В 1920 году Лениным был подписан декрет, разрешающий проведение абортов в медицинских учреждениях по социальным показаниям, а также по желанию женщины. Так Россия оказалась первой в мире страной, где проведение абортов стало разрешено законодательством. В других странах это произошло значительно позже, в 70-80-х годах XX столетия, и явилось следствием "сексуальной революции". Сегодня в нашей стране производится приблизительно 4 млн абортов в год, что позволяет ей уверенно занимать первое место в мире по этому показателю. При этом на каждого новорожденного младенца приходится двое, не появившихся на свет в результате аборта, и этот показатель растет год от года. Многие специалисты считают, что для отражения реального положения вещей эти показатели следует как минимум удвоить.
Большевики впервые в Европе узаконили аборты. Ленин еще в 1913 году выступал за «безусловную отмену всех законов, преследующих аборт». Он относил право на аборт к «азбучным демократическим правам гражданина и гражданки».
18 ноября 1920 года Ленин подписал декрет о разрешении абортов. Отныне все женщины получили право искусственно прерывать беременность в течение первых трех месяцев. Как считал Лев Троцкий, в будущем «самое понятие законодательства об абортах и разводе будет... звучать немногим лучше, чем воспоминания о домах терпимости или человеческих жертвоприношениях». Любые предписания закона в семейной и половой жизни станут излишни.
Печать с удовольствием смаковала модную тему, печатая статьи, стихи и рисунки о «праве на аборт» (далеко не всегда одобрительные). Некоторые журналисты с тревогой отмечали вспыхнувшую «пандемию абортов». Иногда тема абортов сочеталась со столь же модной темой богоборчества. Например, в 1924 году на карикатуре Константина Готова в журнале «Крокодил» беременная дева Мария рассматривала уличную театральную афишу. Спектакль назывался «Аборт». Богородица горестно восклицала: «Зачем, зачем я раньше не знала!..» (прости Господи, что приходится цитировать сатанинскую ересь)
Правда, расхожая шутка оказалась обоюдоострой: вскоре такие анекдоты рассказывали уже про матерей вождей Советского государства...
Несмотря на право на аборт, рождаемость в красной России в 20-е годы возрастала. Этому способствовал и знаменитый «декретный отпуск» для женщин — он начинался за два месяца до рождения ребенка и заканчивался через полтора месяца после родов. Все это время женщина получала полную зарплату. В 1920 году на тысячу человек в российских городах родилось 21,7 младенца, а в 1923-м (после разрешения абортов) — 35,3. В 1927 году на тысячу человек приходилось уже 45 рождений.
«Свобода абортов» в СССР сохранялась до июня 1936 года, когда прерывание беременности вновь оказалось под запретом. Отныне женщине, сделавшей подпольный аборт, грозили общественное порицание или штраф, а совершивших его медиков ждало и более суровое наказание. Запрет привел к новому всплеску рождаемости: число новорожденных в Москве увеличилось на 65 процентов. Но резко возросло и количество убийств младенцев.
Писатель Андре Жид, посетивший в то время СССР, отнесся к закону неодобрительно. «Недавний закон о запрещении абортов, — писал он, — поверг в отчаяние всех, кому низкая зарплата не позволяет создать свой дом, завести семью. Он поверг в отчаяние многих и по другим причинам. Разве не обещали в связи с этим законом нечто вроде плебисцита, всенародного обсуждения, с результатами которого должны были посчитаться. Громадное большинство высказалось (правда, более или менее открыто) против этого закона. С общественным мнением не посчитались, и, к всеобщему изумлению, закон прошел. В газетах печатались, само собой разумеется, только одобрительные высказывания. В частных беседах, которые у меня были со многими рабочими, я слышал только смиренные упреки, робкие жалобы».
Один из декретов, подписанных Лениным, отменил старое царское Уложение о наказаниях, которое предусматривало каторгу за сексуальные отношения между мужчинами. Советская Россия стала одной из первых стран в мире, отменивших уголовное преследование за однополые связи. Для сравнения: в Британии уголовное преследование гомосексуалистов отменили только в 1967 году, а в Западной Германии — в 1969 году.
В 1925 году советский врач Григорий Баткис в книге «Сексуальная революция в Советском Союзе» так разъяснял установившуюся точку зрения на гомосексуализм и содомию (половые сношения с животными): «Советское законодательство провозглашает абсолютное невмешательство государства в дела пола, пока никому не причиняется вреда и не затрагиваются ничьи интересы... Что касается гомосексуализма, содомии и различных других форм полового удовлетворения, считающихся по европейским законам нарушением общественной морали, то советское законодательство относится к ним точно так же, как и к так называемым «естественным» сношениям. Все формы полового сношения являются частным делом».
Поэт Иоанн Павлушин летом 1918 года в московской газете «Наша проповедь» развивал такой проект: для улучшения человеческой породы всему обществу надо на десять лет отказаться от деторождения. «Этими словами я не хочу сказать, что мы должны будем 10 лет не совокупляться — нет! Совокупляться можно и даже должно, но должны быть пущены в ход все предохранители, а давать детей должны только красивые... Дитя от трех красивых поколений должно стать достоянием государства и быть на положении заводской матки или заводского самца... Конечно, при таких реформах я заранее предвижу уклон человеческой любви в сторону животных, и даже с совокуплением с породами более изящными и интересными из них... Тогда только человек снова может почувствовать себя в раю и среди животных, которых он будет брать и которым будет в свою очередь отдаваться». О своих собственных любовных пристрастиях Павлушин признавался в стихах:
Мне женщина нужна как тело,
Красивый мальчик для восторга.
А для любви и для экстаза
Мне нужен чистокровный пес.
Пожалуй, наиболее известным сторонником однополой любви в 10-е и 20-е годы в России был поэт Михаил Кузмин (символист, потом акмеист). Он сознательно не скрывал характера своей интимной жизни, проповедовал ее в стихах и прозе, и вообще держал себя с необыкновенной для того времени раскрепощенностью. Кузмин приветствовал Февральскую революцию, а затем и Октябрьский переворот (даже назвал себя однажды большевиком). Революции 1917 года он посвятил стихи:
Русская революция, — юношеская,
целомудренная, благая —
Не повторяет, только брата видит во французе,
И проходит по тротуарам, простая,
Словно ангел в рабочей блузе.
«Журнал журналов» по этому поводу язвительно заметил, что «М. Кузмин до революции среди всех пролетариев отличал любовью только банщиков». И поместил такие стихи:
Он долго тешился с козой,
Он славил банщиков упрямо,
Хоть мы молили со слезой:
— Кузмин, неловко ведь! Здесь —дамы...
Теперь, огромный красный бант
К груди пришив блудливой музе,
Он славит, как влюбленный франт,
Лик «ангела в рабочей блузе»...
Самым первым близким другом Кузмина на рубеже XIX—XX веков был Георгий Чичерин, впоследствии известный большевик. Они дружили с гимназических лет, сохранилась их обширная переписка. Чичерин, потомок старинного дворянского рода, считался среди большевиков самым утонченным и «аристократичным». В последние годы жизни он написал книгу о Моцарте и замечал: «У меня была революция и Моцарт, революция — настоящая, а Моцарт — предвкушение будущего...» Как и Кузмин, Чичерин не скрывал своей нетрадиционной половой ориентации.
В мае 1918 года Ленин назначил Чичерина наркомом иностранных дел. Очевидно, в этом вопросе Владимир Ильич придерживался мнения, которое (по другому поводу) однажды выразил так: «Чудачество не есть нарушение обязанностей социалиста и демократа... Нельзя же в большой партии без больших чудаков!»
Правда, с Кузминым после революции Чичерин встретился только однажды, в 1926 году. Они беседовали как старые друзья, на «ты». Народный комиссар заботливо спрашивал: «Почему мало печатаешься? Мало пишешь?..»
В дневнике после этой встречи поэт записал: «Всеобщая сенсация с Чичериным. Все удивлены, что я ничего у него не попросил, но я думаю, что так лучше». В 1929 году Кузмин выпустил свою последнюю большую книгу стихов «Форель разбивает лед»...
Ленин не видел ничего дурного и в том, чтобы любоваться мужской красотой. Л. Фотиева вспоминала, что однажды у них зашла речь об одном наркоме. «Владимир Ильич спросил меня: «Это такой красивый?» — «Я не заметила, — ответила я. Другой раз Владимир Ильич долго стоял у постели спящего 13-летнего мальчика в квартире товарища и, отойдя, сказал: «Красивый мальчик».
Не все большевики разделяли терпимое отношение к однополой любви. Так, в 1907 году Максим Горький (бывший тогда большевиком) писал о творчестве поэтов-декадентов: «Все это — старые рабы, люди, которые не могут не смешивать свободу с педерастией, например, для них «освобождение человека» странным образом смешивается с перемещением его из одной помойной ямы в другую, а порою даже низводится к свободе члена и — только».
С середины 20-х годов отношение общества к однополой любви стало постепенно возвращаться к прежнему, дореволюционному. Теперь ее называли «болезнью». А с марта 1934 года она превратилась и в «преступление»: в СССР восстановили уголовное преследование за мужеложество. Отныне виновным грозило до пяти лет заключения, и этот закон широко применялся вплоть до 1993 года. Максим Горький (уже ставший беспартийным) в мае 1934 года с торжеством писал в «Правде»: «В стране, где мужественно и успешно хозяйствует пролетариат, гомосексуализм, развращающий молодежь, признан социально преступным и наказуемым, а в «культурной» стране великих философов, ученых, музыкантов (Германии. — А. М.) он действует свободно и безнаказанно. Уже сложилась саркастическая поговорка: «уничтожьте гомосексуалистов — фашизм исчезнет!».
Впрочем, ни Кузмина, ни тем более Чичерина новый закон не затронул. Оба они умерли в 1936 году.
К проституции Ленин, как и другие большевики, относился отрицательно. А. Коллонтай поясняла это отношение: «Ничто так не опустошает душу, как зло вынужденной продажи и покупки чужих ласк. Проституция тушит любовь в сердцах; от нее в страхе отлетает Эрос, боясь запачкать о забрызганное грязью ложе свои золотые крылышки».
Что-то похожее на проституцию Ленин видел в любой сексуальной связи без любви, будь это даже «законный брак». Между тем именно такое отношение к сексу победило в ходе революции. Людям «не хватало времени» на влюбленность, романтическую любовь. Родилась знаменитая теория о том, что к удовлетворению полового чувства надо относиться легко — примерно как к осушению стакана воды.
В 1918 году либеральная газета «Крик народа» с осуждением писала: «В настоящее время, как и в 1905 году, возник целый ряд союзов свободной любви. Члены союзов устраивают настоящие оргии, афинские ночи, где дают полную волю своим желаниям, являющимся, по их понятиям, «истинной свободой». Газета приводила гимн одного из таких союзов:
Прочь рассудок! Жгите тело,
Будет пестро, ярко, смело!
Дерзкий, юный грянет хор;
Все в пучину, все в костер!
Пусть кругом развал, пожары, —
В нашем сердце вихрь, угары!
В нашем сердце трепет ласки —
С лживых лиц спадают маски!..
Зверь проснется — громкий, властный —
Рвитесь в пляс зверино-страстный!
Кто безумен в наслажденьи,
Тот поймет, где есть забвенье!
Что нас ждет? И смерть, и голод!
Все в пучину, — ведь ты молод!..
Миг нам дорог! Пейте радость.
Есть пока в бокалах сладость!..
В час экстаза, в час желаний
Жизнь блеснет мильоном граней.
Лучше сжечь себя победно,
Чем погибнуть смертью бледной.
Так спадайте цепи с тела,
В праздник зверя бросьтесь смело!..
В грязь затоптано былое,
Так рождайте вновь святое!
Наши боги — миги, сказки,
Наши боги — взоры, ласки...
Красота и страсть — святое
Вот где боги, дно морское!..
Я кричу: под стяг забвенья,
В вихрь безумья, наслажденья!
Решительной противницей теории «стакана воды» выступала Александра Коллонтай. «Современному человеку некогда «любить», — с сожалением отмечала она в том же 1918 году. — В обществе, основанном на начале конкуренции, при жесточайшей борьбе за существование... не остается места для культа требовательного и хрупкого «Эроса»... На одни «свидания» уходит сколько ценных для «дела» часов!» Позднее, в 20-е годы, Коллонтай развивала эти мысли: «Перед грозным лицом великой мятежницы — революции — нежнокрылому Эросу («богу любви») пришлось пугливо исчезнуть с поверхности жизни. Для любовных «радостей и пыток» не было ни времени, ни избытка душевных сил». Поэтому, по Коллонтай, в дни революции и победил «общипанный, бескрылый Эрос» — «телесное влечение пола». Но время крылатого Эроса еше настанет. «Каков будет этот новый преображенный Эрос? Самая смелая фантазия бессильна охватить его облик».
Сожаление Коллонтай о смерти «крылатого Эроса», судя по всему, в чем-то разделял и Ленин. Его не устраивало то, что свобода любви обернулась «свободой без любви». Он говорил Кларе Цеткин:
«Мне, старику, это не импонирует. Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь молодежи — а часто и взрослых — довольно часто кажется... разновидностью доброго буржуазного дома терпимости. Все это не имеет ничего общего со свободой любви, как мы... ее понимаем. Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой теории «стакана воды» наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась. Эта теория стала злым роком многих юношей и девушек... Я считаю знаменитую теорию «стакана воды» совершенно не марксистской и сверх того противообщественной... Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?»
«Я не питаю ни малейшей симпатии к теории «стакана воды», хотя бы на ней и красовалась этикетка «освобожденная любовь». Вдобавок она и не нова... Вы, вероятно, помните, что эта теория проповедовалась в изящной литературе примерно в середине прошлого века как «эмансипация сердца». В буржуазной практике она обратилась в эмансипацию тела. Проповедь в то время была талантливее, чем сейчас; как обстоит дело с практикой — не могу судить».
Ленин сознавал, что по вопросам половой жизни он оказался в меньшинстве.
«Знаю, знаю, — замечал он, — меня тоже в связи с этим достаточно подозревают в филистерстве. Но я к этому отношусь спокойно. Желторотые птенцы, едва вылупившиеся из яйца буржуазных воззрений, всегда ужасно умны. Нам приходится с этим мириться, но «исправлять» себя мы не намерены».
В то же время он оговаривался: «Ничего не могло бы быть более ложного, чем начать проповедовать молодежи монашеский аскетизм и святость грязной буржуазной морали...»
Свой идеал в области половой жизни Ленин определял как «открытую свободную любовь». Пояснял его такими отрицательными примерами: «Не монах, не Дон-Жуан, но и не германский филистер, как нечто среднее». А от чего, собственно, должна быть свободна любовь? Ленин в одном из писем перечислял: прежде всего, от денежных расчетов и материальных забот (это главное), а кроме того:
— от предрассудков религиозных;
— от запрета папаши etc;
— от предрассудков «общества»;
— от уз закона, суда и полиции...
Свобода расторжения брака, введенная революцией, сохранялась в СССР до 1944 года, когда закон вновь сделал брак почти нерасторжимым. Разумеется, высказывания Ленина против теории «стакана воды» служили обоснованием этих новых мер. Забавно, что теперь авторство самой теории «стакана воды» приписывалось... Александре Коллонтай.
Другой Ленин - ГРАНИ РЕВОЛЮЦИИ
0
0
