Империя и Нация в русской истории

1. Вступление[/b]

События последнего времени в России вынесли на повестку дня тему русского национализма. Похоже, что подобно тому, как 1980-1990-е годы были годами противостояния либералов и коммунистов, начавшиеся «десятые» станут годами противостояния националистов и имперцев. Все меньше мы слышим разговоров о преимуществах рыночной или плановой экономики, о СССР и Западе. Все это осталось в прошлом. Сегодня в то время как политические активисты на площадях скандируют «Россия для русских!» в кругах интеллектуалов не утихают споры, какой быть России – русским национальным государством или государством многонародным, имперским.

Безусловно, этот вопрос порождает рой других – что такое нация и что такое империя? Были ли Российская империя и СССР русскими государствами? Каково было и должно быть место русских в империи?

Дать окончательный ответ на эти вопросы, конечно, невозможно, но выразить свою точку зрения – позволительно и даже нужно. Это я и делаю в нижеследующей работе. Не буду скрывать, что толчком к ее написанию и даже отчасти, так сказать, источником вдохновения для нее послужила известная работа С. Сергеева [/b]«Нация в русской истории. Цена империи» (1) (намек на это содержится у меня в названии). В той же мере в какой я являюсь противником политической платформы Сергеева – национал-демократизма, я не могу не выразить своего восхищения глубиной его анализа данной проблемы. Читатели увидят, что фактически я во многом согласен с выводами Сергеева, вот только лишь предлагаю противоположные интерпретации этих выводов.

2. Народ и нация[/b]

Начну с определения термина «нация». Я понимаю всю двусмысленность такого заявления. В науке до сих пор нет и, видимо, и не будет единства в этом вопросе. Существуют сотни определений нации. Но все же мы должны здесь сказать, что мы будем понимать под нацией, когда начнем рассуждать о нациях и национализме.

Моё понимание строится на убеждении в том, что обе господствующие в России и на Западе теории нации – соответственно, примордиализм и конструктивизм – несут в себе рациональные зерна, но в то же время не свободны от недостатков. Примордиалисты, безусловно, правы в том, что народы и нации – это не воображаемые сообщества, а реально существующие биологически-культурные и социально-культурные феномены. Считать, что народы и нации существуют лишь в умах людей – значит, впадать в такой дремучий субъективизм и нигилизм, который граничит с абсурдом. Ведь если следовать этой логике, то все общее является воображенным, сконструированным, так мы доберемся и до человеческой личности, которая, как остроумно показал Э. Мах [/b]в «Анализах ощущений» (2), вполне может быть представлена как конструкт из воспоминаний и представлений, за которыми не стоит никакое объективное бытие. Но если нет даже личности, то нет и нациестроителей, конструирующих нации, все превращается в бессмысленный и беспричинный поток «комплексов ощущений» и ни о каком конструктивизме речи не идет (ведь чтоб конструктивизм был верен, нужно, как минимум, чтоб существовал хоть один конструктивист). Но примордиалисты при этом не замечают принципиальной разницы между народами традиционного мира и нациями мира модернистского, для них это разные стадии развития одного и того же объекта, что является очевидным заблуждением. Конструктивисты уже давно и основательно доказали, привлекая обширный исторический материал, что нации – принадлежность индустриального общества капиталистического типа. Они предполагают наличие системы секулярного образования, всеобщую грамотность, городов, в которых смешиваются остатки традиционных народов и вывариваются в культурно однородную массу. С крахом индустриального общества и откатом сообщества людей в аграрное состояние и нации исчезают, наряду с книгопечатанием и преподаванием квантовой физики. Итак, народы – феномены мира традиционного, нации – индустриального, модернистского. Если народы состоят из мелких локальных общин, то нации состоят из атомизированных автономных индивидов, которые получаются за счет разрушения этих общин. Народы имеют, хранят и передают от поколения к поколению традиции, нации свои «традиции» изобретают – из остатков подлинных, уже умерших народных традиций и постоянно их модифицируют. Выходит, что нации не просто не являются продолжениями традиционных народов, нации возникают за счет разрушения традиционных народов, тесной общинной личностной связи между их представителями, а также связи их с землей, с «почвой». Говорить, что нация продолжает историю какого-либо народа (например, немецкая нация – историю пруссаков) все равно что говорить, что стол есть продолжение дерева, из которого сделали его столешницу и ножки. Нация заимствует у того или иного народа, члены которого вошли в ее состав, отдельные культурные элементы: диалект языка, исторические предания, но самую его душу она убивает (это не говоря уже о том, что при создании нации используются как сырье и другие народы, от которых вообще почти не остается памяти). Различия между традиционным народом и нацией – это различия между живым и мертвым, организмом и механизмом. Народ в традиционном обществе не конструируется элитой, он воспроизводится из поколения в поколение как одна и та же культурная целостность, причем, это делается бессознательно, ведь и человек, когда растет или дышит, не ставит перед собой специально такой цели. Нация – это социальная машина, «второй Левиафан», который возникает так же, как и первый – путем общественного договора между атомизированными индивидами на руинах традиционного общества. Поскольку нация – машина, ее действительно создают, конструируют нациестроители («будители») и ее можно и собрать, и разобрать, хотя часто они сами так их вовсе не воспринимают и видят в нации некий «заснувший» народ, который нужно «разбудить» (так немецкие националисты XVIII-XIX веков считали, что они лишь возрождают древнегерманскую общину). В отличие от традиционного народа, «машина нации» в обязательном порядке создает тандем с другой социальной машиной модернистского мира – государством бюрократически-демократического типа. На это указывает классическое определение нации, выдвинутое Э. Геллнером[/b]: нация есть политизация этничности.

Это различение наций и народов очень важно для понимания специфики национального вопроса в Российской империи, СССР и постсоветской России.

3. Национальное государство и империя[/b]

Как мы уже отмечали, необходимым условием возникновения нации является дух капитализма с его индивидуалистическими ценностями, самоорганизацией договорного типа, стремлением к конкурентной борьбе (но поскольку нация есть реакция на атомизацию традиционных сообществ, то строительство нации сопровождается романтическим иррационалистическим флером, нация создается для преодоления атомизации, но не может избавиться от печати этой атомизации). Именно поэтому в традиционном мире никаких наций и национальных государств не было, там существовали империи – большие государства сословного типа, включавшие в себя множество разных народов. При этом каждый народ в традиционной империи имел свое предназначение, как орган в организме. Например, в Османской империи турки были крестьянами, армяне – купцами, евреи – ростовщиками. Управляла же империей «интернациональная» элита, в которую могли войти представители любого народа, но при условии, если они ценности и идеалы империи ставили выше своей этничности, вполне понятной и естественной привязанности к народу, из которого они вышли. В той же самой Османской империи великими визирями могли стать и становились сербы или греки, привилегированные воинские соединения, своего рода «преторианская гвардия» – янычары формировались исключительно из славян, турки туда не допускались. Но, конечно, это предполагало принятие ислама и личную верность султану. Наконец, важной особенностью традиционной империи являлось отсутствие абстрактного закона, одинаково распространяющегося на всех подданных или, выражаясь современным языком, неправовое антиэгалитарное государство. Разные сословия и разные народы имели разные права, потому, что имели разные функции, «имперские задания» и в то же время пользовались в полной мере благами автономии и самоуправления. И точно также как верховный правитель, например, не вмешивался во внутренние дела цехов ремесленников, он не вмешивался и во внутренние дела присоединенных к империи народов, довольствуясь их политической лояльностью. Так, в Османской империи законы Порты не распространялись на православных греков, которые управлялись православной церковью во главе с патриархом, приравненным к наместнику Порты, по своему православному закону (собственно, владычество османов и вернуло греческий народ к строгому православию, поскольку в поздневизантийские времена он катился к своему собственному Ренессансу с его оккультизмом и антихристианством).

Именно таковы были подлинные империи традиционного мира. Необходимо оговориться, что в современной литературе, особенно, левой, марксистской, настоящую империю ошибочно отождествляют с так называемыми «колониальными империями Запада», возникшими уже в эпоху капитализма и бывшими вовсе не империями, а высшей ступенью развития национальных государств, то есть национальными государствами, подчинившими себе традиционные общества за океаном и занимающимися их модернизацией (и одновременно эксплуатацией). Империя и национальное государство – антиподы. Империя предполагает существование неравноправных сословий, национальное государство – равенство граждан перед законом, империя состоит из общин, национальное государство – из атомизированных граждан, объединенных в гражданское общество на основе договора, империя не вмешивается в дела покоренных народов, национальное государство стремится подчинить их единообразному закону, в империи правящий слой – интернационален, имперские чиновники служат идее, а не какому-либо народу, в национальном государстве правящий слой национален же, чиновники тут служат народу, который и есть источник суверенитета, национальное государство одновременно националистично и демократично. Уже отсюда ясно, что Британская или Французская империи вовсе не были подлинными империями, это были разрастающиеся национальные государства, перешагнувшие границы местожительства «государствообразующей нации». История показала, что эти так называемые «империи» были лишь переходным звеном между национальным государством, основанном на этнонационализме и национальным государством, основанном на гражданском национализме. Вчерашние угнетенные народы были частично атомизированы и их представители стали вливаться – правда, не всегда и не везде безболезненно – в европейские гражданские нации на условиях культурной ассимиляции в них.

Итак, важно не путать настоящие традиционные изначальные империи с буржуазными «империями».

4. Московское царство – традиционная империя, а не русское национальное государство[/b]

Типичной традиционной империей было Московское царство. Миф о том, что это было русское государство и даже прототип русской нации был создан славянофилами, а затем его подхватили позднейшие русские националисты. Историческая действительность полностью опровергает этот миф. Московское царство полностью соответствовало данному нами определению традиционной подлинной империи. Оно было многонародным евразийским государством, которое населяли не только восточные славяне, но и татары, башкиры, различные финно-угорские народы. Причем, нельзя сказать, что управлялось оно русским народом. Русский народ наряду с другими народами выполнял свое имперское служение, а элита Московского царства была открыта для всех, например, огромную роль в ней играли татары (П.Н. Савицкий[/b] обобщил это в формуле «без татарщины не было бы Руси»). Причем, эта элита была отделена от народов различными культурными перегородками, она даже говорила на другом языке. Официальным языком Московского царства был своеобразный средневековый вариант церковнославянского, а церковнославянский или правильнее сказать, старославянский, как известно, создавался в древности для перевода Библии на основе южнославянских диалектов и являлся языком культуры и Богослужения всех славянских христианских народов – от Чехии до Югославии. Таким образом, для восточных славян он был чужим, неродным языком. Он был языком культуры и в Московском царстве, на нем писались богословские и философские трактаты, литературные произведения. Вторым, государственным языком был так называемый «московский приказной язык», на котором писались законы и указы, велась политическая корреспонденция, который применялся в государственном управлении, в судопроизводстве. Его основой был тот же средневековый церковнославянский, при этом он вобрал в себя влияния различных языков народов Московского царства, причем, не только русского, но, например, и татарского.

Эти официальные языки сильно отличались от живой разговорной речи русского народа, которая даже не была единым языком, а представляла собой совокупность большого количества равноценных диалектов (например, русские в Новгороде говорили не так, как русские в Рязани) . Поэтому татарский мурза, перешедший на службу русскому царю и принявший православие, вовсе не становился русским, он даже говорил на другом языке, чем представители русского народа (и эти два языка – старославянский и московский приказной были для него такими же неродными, как и для другого дворянина, происходившего не из Орды, а из Рязани). Более того, он стоял на социальной лестнице на много ступенек выше русского простолюдина, потому что русские в Московском царстве, как и турки в Османской империи были преимущественно крестьянским этносословием. Этот мурза превращался в члена «интернационального», евразийского служилого сословия империи, объединенного православной верой и преданностью одному государю. Впрочем, иногда не требовался даже и переход в православие и все ограничивалось лишь политической лояльностью, так, служилые татары из Касимовского царства на Мещере до XVI века оставались мусульманами.

Наконец, народы в Московском царстве обладали автономией, так, башкиры, вошедшие в состав Московского государства при Иоанне Грозном лишь платили ясак и выставляли воинов для московского войска в случае войны, во всем остальном они повиновались своим старшинам и жили по своим обычаям на своей земле, принадлежность которой башкирским родам московский царь утвердил специальными грамотами.

Таким образом, в Московском царстве не было никакой атомизации общества (которая уже начиналась в династических государствах Запада). Наоборот, каждый человек принадлежал к определенной общине, сословию, или этносословию, элита была интернациональной, туда верстались представители разных народов и никому не приходило в голову отождествлять этничность и государство. Нациестроительство началось в России только после вестернизации Петра и только в тех слоях общества, которые были охвачены этой вестернизацией.

5. Российская империя и нациестроительство в ней[/b]

Впрочем, Российская империя также представляла собой не русское национальное государство, а в основных своих чертах империю традиционного типа. Ее элита также версталась из среды самых разных народов, причем, этнические русские не играли в ней ведущую роль. Таковая принадлежала, скорее, немцам. С. Сергеев очень убедительно доказывает ненациональный характер Российской империи, приводя весьма показательные факты. В начале XIX века немцы, составлявшие 1% населения империи, занимали треть высших чиновничьих и военных должностей. При Николае Первом [/b]балтийские немцы занимали 19 из 134 мест в Государственном совете, 9 из 19 российских послов в середине XIX века были лютеранами по вероисповеданию. Тогда же поляки составляли 48% служилых сословий империи. Наконец, начиная с Петра Первого[/b] русские цари неизменно женились на немецких принцессах, что сделало династию Романовых[/b], мягко говоря, русско-немецкой (не говоря уже о том, что на российский престол всходили и чистокровные немцы, как, например,Екатерина Вторая[/b]).

Итак, элита Российской империи была не русской, а вполне интернациональной, только теперь уже не евразийской, славяно-тюркской, а европейской, славяно-немецкой (причем, славянская составляющая пополнялась не столько за счет русских, сколько, по крайней мере, сначала, за счет украинцев и поляков). Неудивительно, что эта элита и политику вела, скорее, в интересах Европы, чего стоят только попытки Александра Первого [/b]поддержать европейские монархии силой русского оружия, приведшие к взрыву русофобии на Западе и очевидно, продиктованные династической солидарностью с монархическими домами Европы. Уровень осознания не русского, а европейского характера государства у элиты был настолько велик, что министр финансов в правительстве Николая Первого Е.Ф. Канкрин[/b] предлагал даже переменить название государства – с России на «Петровию» или «Романовию».

Перед нами типичная традиционная империя, включающая в свой состав множество народов, и имеющая интернациональную идеократическую политическую элиту. Наиболее многочисленный, «коренной» народ выполняет здесь роль базиса. «Этнические русские» в Российской империи, как и турки в Османской империи были преимущественно крестьянами и точно также презирались как «варвары» и «деревенщина». Американский исследователь – империевед Уиллард Сандэрлэнд[/b]писал об этом: «европеизированные русские часто считали русский плебс таким же «отсталым», как и нерусские инородцы (По мнению некоторых наблюдателей, русские массы были даже гораздо более отсталыми, чем некоторые «инородцы»)» .

И точно так же как и во всякой традиционной империи в Российской империи вмешательства власти во внутренние дела покоренных народов были, скорее, исключением, чем правилом . Финляндия имела фактически полную автономию, управлялась парламентом, в котором, кстати, официальным языком был не русский, а шведский, не платила налоги в имперскую казну. В Туркестане даже государственная переписка велась на тюркском. Законы империи, которым подчинялись центральные губернии, вообще не распространялись на вновь приобретенные имперские территории – Кавказ, Туркестан (так, на этих территориях не были введены земские суды, которые вводились во «внутренних губерниях» по реформе Александра Второго). Мусульманским народам было разрешено вести судопроизводство по своим обычаям, то есть по шариату (собственно, это касалось и русского крестьянства, имперские власти закрывали глаза на то, что деревенские общины вершили самосуды, например, над конокрадами по принципам своего «обычного права»). Более того, многие инородцы, в отличие от русских крестьян, не были крепостными. Тот же американский ученый отмечает, что и колонизация новых земель, например, Сибири, производилась в Российской империи не так, как в колониальных империях Запада. Если в Британской империи субъектом колонизации были английские купцы, предприниматели, которые ощущали себя представителями «высшей нации», несущей «цивилизацию» «отсталым» народам, то в Российской империи колонизация была крестьянской, субъектом ее было имперское государство, и «колонизаторы» не принадлежали обязательно к русскому народу, это были и мордва, и чуваши, и татары, и евреи, и немцы. Приходя на новые земли и встречаясь с коренным населением, они не вели себя как «высшая нация» и не занимались культуртрегерством, а жили замкнутыми общинами, охотно устанавливая равноправные связи с коренными жителями.

Западные исследователи в связи с этим говорят о некоем необычном даже патологическом характере «русского империализма», не замечая при этом, что совершают методологическую ошибку, за образец империи они принимают западные колониальные «империи» Нового времени, но мы уже выяснили, что они – не настоящие империи, а скорее разросшиеся вширь национальные государства. В действительности, Российская империя вполне отвечала характеристикам империи традиционного типа и империализм ее был не «русским империализмом» (также как империализм Блистательной Порты не был «турецким империализмом»), а империализмом славянско-европейской имперской элиты. Определенная ненормальность Российской империи состояла в другом – в эклектическом сочетании традиционного уклада и модернистских вкраплений в виде наличия интеллигенции и своеобразной «неевропейской буржуазии»

Именно дворянская интеллигенция, нахватавшаяся «передовых», просвещенческих идей Запада и стала в Российской империи носительницей первого националистического проекта, иначе говоря, строителем и одновременно материалом русской политической нации. Националистические аспекты всех популярных среди интеллигенции XIX века учений – от славянофильства до западничества хорошо рассмотрены С. Сергеевым, мы только повторим общие выводы. Первыми русскими националистами были декабристы, ранние славянофилы, и одновременно их оппонент – западник В.Г. Белинский.[/b] Уже к концу XIX века в России возникли обе разновидности национализма, которые выделяют нациеведы. Гражданский национализм пропагандировался консерватором Катковым, мечтавшим о создании единой русской политической нации, в которую вошли бы не только этнические русские, но и представители всех народов империи, независимо от происхождения и вероисповедания. Скрепами, объединяющими этот пестрый конгломерат в нацию, должны были стать, по Каткову, русский литературный язык и та русско-европейская национальная культура, которая была выработана в XIX веке интеллигентами дворянами и разночинцами. Проще говоря, и еврей, и татарин, могли войти в эту нацию, не отказываясь от своих традиционных религий, если только они признавали русский язык и поэзию Пушкина как свои, родные, национальные. Иной этнонациональный проект предлагали поздние славянофилы, в частности И.С. Аксаков,[/b] согласно этому проекту русская нация включала в себя лишь восточных славян (великороссов, малороссов и белоруссов), православных по вероисповеданию. Остальные народы России представлялись как национальные меньшинства (большей частью полудикие), которые русским предстоит ассимилировать. В начале ХХ века традицию гражданского русского национализма продолжил лидер либерал-консерваторов правый кадет П.Б. Струве,[/b] который отстаивал модель Российской империи по подобию Британской, где было бы демократическое русское национальное государство в центре и инородческие анклавы на периферии, причем, блага гражданственности и демократизма должны постепенно распространиться на всех подданных империи, независимо от вероисповедания и происхождения (вместе с принятием ими русского языка и культуры). Традицию славянофильского этнического национализма продолжили такие видные философы и публицисты право-консервативного лагеря как В. Розанов и М. Меньшиков. [/b]

Русский национализм в Российской империи оставался явлением маргинальным, он не находил поддержки ни у властей, ни у народа. Власти видели в нем угрозу для себя, так как элита империи, повторим, вовсе не была русской национальной элитой, преследующей русские интересы, напротив, это была интернациональная, славяно-европейская элита, чьи интересы часто были диаметрально противоположны интересам «русской партии» (например, «русская партия» выступала за финансовую поддержку центральных губерний России, а имперская элита – за вливания во вновь приобретенные инородческие провинции ради укрепления геополитической мощи империи). Весьма показательно, что и консерваторы вроде Каткова[/b], и славянофилы вроде Аксакова [/b]преследовались имперскими властями (Каткову запрещали писать на национальные вопросы, журналы славянофилов подвергались жесточайшей цензуре, а часто и вовсе закрывались). Лишь в самом конце 19-начале 20 веков, при Александре Третьем[/b] и особенно, при премьер министре Столыпине[/b] в царствовании последнего царя, политика империи стала приобретать прорусский характер, но и эти попытки были робкими и непоследовательными и были бесконечно далеки от чаяний русских националистов – превращения империи в русское национальное государство. Это было легко объяснить: инстинктом государственников имперские чиновники понимали, что актуализация русского национального проекта запустит иные инородческие национальные проекты на периферии и тогда империю просто разорвет на части (и они были правы: это, собственно, и произошло в гражданскую войну). В то же время сама логика европеизации толкала их к идеалу русского национального государства или русской колониальной империи западного типа.

Что же касается великорусского простонародья, то оно в силу своего полного погружения в ментальность и жизнь традиционного общества, вовсе не ощущало себя русской нацией. Напомним, что нация – культурно однородное секулярное объединение граждан, предполагающее условия индустриального общества и самовоспроизводство с помощью институтов всеобщего образования, СМИ, национальной науки и литературы («социальных машин», продуцирующих Современность, как остроумно выражается М. Ремизов). Всего этого русское простонародье было лишено, оно было аграрным, неграмотным, культурно разнородным, не имеющим общего языка и говорящим на разных диалектах, религиозно расколотым (даже в начале ХХ века значительная часть великорусского простонародья была старообрядцами). Крестьяне Российской империи идентифицировали себя по месту проживания, по принадлежности к сословию, по религии, по подданству царю, но вовсе не по признаку «русскости». Дореволюционная русская нация, которая так и не прибрела своего государства была тонкой, верхушечной прослойкой между наднациональной проевропейской имперской элитой и «недонациональным» народом, живущим устоями традиционного общества. Причем, это касалось не только русских, но и других народов империи (например, башкир, у которых интеллигенция исповедовала пантуранский национализм, а массы оставались верными традиционному мировоззрению полукочевников).

Собственно, революция и гражданская война, как остроумно выразился С. Сергеев, и были столкновением русской нации («белые») и русского народа (низовые слои «красных»), равно как и большинства других народов Империи. Недонационализм народа сошелся с постнационализмом, интернационализмом большевиков и их совместной силы хватило, чтоб поставить крест на попытках русской политической нации начала ХХ века перейти в этатистскую плоскость, реализовать свой проект национального государства.

Р.Р. Вахитов,[/b]

кандидат философских наук

(г. Уфа)[/i]