Сравнительная мемуаристика - побег Керенского из Зимнего и Гатчины в описании разных лиц

Все мы, например, были уверены, что, когда случилась Октябрьская революция, он бежал из Зимнего дворца в женском платье. Видимо, эта неправда жгла ему сердце и через 50 лет. Поэтому первое, что он сказал мне, было: 

- Господин Боровик, ну скажите там в Москве - есть же у вас умные люди! Ну не бежал я из Зимнего дворца в женском платье! 

- Александр Фёдорович, но это же не большевики придумали, - ответил я. - Об этом впервые написал младший брат начальника юнкерской школы, которая должна была оборонять Зимний… 

- Да они ж меня все ненавидели и ненавидят! - взорвался Керенский. - Они ж монархисты… Вы знаете, как они меня называли? «Александра Фёдоровна»! Они намекали на то, что я якобы спал на кровати императрицы Александры Фёдоровны. А я, клянусь Богом, там не спал! 

Оказалось, им большевики прислали форменный ультиматум с требованием покинуть Дворец под угрозой беспощадных репрессий. Делегаты просили указаний, заявляя при этом, что огромное большинство их товарищей готово исполнить свой долг до конца, если только есть какая-нибудь надежда на подход каких-либо подкреплений... В этих условиях было очевидно, что только действительное появление через самое короткое время подкреплений с фронта могло еще спасти положение. 

Но как их получить? Оставалось одно: ехать, не теряя ни минуты, навстречу эшелонам, застрявшим где-то у Гатчины и протолкнуть их в СПб., несмотря ни на какие препятствия. Посоветовавшись с министрами Коноваловым и Кишкиным (к этому времени подоспевшим); переговорив с некоторыми оставшимися верными присяге офицерами Штаба, я решил прорваться через все большевистские заставы и лично встретить подходившие, как мы думали, войска. 

Прежде всего для этого нужно было среди белого дня проехать через весь город, не возбуждая подозрения разбросанных повсюду большевистских войск и караулов красной гвардии. Это было самым трудным... После некоторого размышления решили идти напролом: чтобы усыпить всякую неосторожность будем действовать с открытым забралом. 

Я приказал подать мой превосходный открытый дорожный автомобиль. Солдат-шоффер был у меня отменно-мужественный и верный человек. Один из адъютантов объяснил ему задачу. Он ни секунду не колеблясь, ее принял. Как назло у машины не оказалось достаточного для долгого пути количества бензина и ни одной запасной шины. Предпочитаю лучше остаться без бензина и шин, чем долгими сборами обращать на себя внимание. Беру с собой в дорогу кроме двух адъютантов еще капитана Кузьмина, пом. команд, войсками и его штаб-офицера. Каким образом, не знаю, но весть о моем отъезде дошла до союзных посольств. В момент самого выезда ко мне являются представители английского, и, насколько помню, американского посольств с заявлением, что представители союзных держав желали, чтобы со мной в дорогу пошел автомобиль под американским флагом. Хотя было более чем очевидно, что американский флаг, в случае неудачи прорыва, не мог бы спасти меня и моих спутников, и даже, наоборот, во время проезда по городу мог бы усилить к нам ненужное совсем внимание, я все-таки с благодарностью принял это предложение, как доказательство внимания союзников к русскому Правительству и солидарности с ним. 

Пожав в последний раз руку Кишкину, взявшему на себя на время моего отсутствия руководительство обороной столицы, я с самым беззаботным видом сошел вместе со своими спутниками во двор Штаба. Сели в автомобиль. Тут оказалась кстати американская машина; одному из офицеров не хватило у меня места и он поехал отдельно, но с условием держаться от нас в городе со своим американским флагом на "почтительном" расстоянии. Наконец, мы пустились в путешествие. 

«Эти строки носят признаки явного подражания бессмертному Ивану Александровичу Хлестакову, с которым у Александра Федоровича Керенского вообще весьма много общего. В действительности дело обстояло значительно прозаичнее. Американский автомобиль был не «предложен» Керенскому, а захвачен его адьютантами. Также насильственно был присвоен и американский флаг, под прикрытием которого Керенский и бежал из Питера. (См. книгу Давида Фрэнсиса: "Россия из окна американского посольства". 

Утром 1 ноября вернулись переговорщики и с ними толпа матросов. Наше перемирие было принято, подписано представителем матросов Дыбенко, который и сам пожаловал к нам. Громадного роста, красавец-мужчина с вьющимися черными кудрями, черными усами и юной бородкой, с большими темными глазами, белолицый, румяный, заразительна веселый, сверкающий белыми зубами, с готовой шуткой на смеющемся рте, физически силач, позирующий на благородство, он очаровал в несколько минут не только казаков, но и многих офицеров. 

— Давайте нам Керенского, а мы вам Ленина предоставим, хотите ухо на ухо поменяем! — говорил он смеясь. 

Казаки верили ему. Они пришли ко мне и сказали, что требуют обмена Керенского на Ленина, которого они тут же у дворца повесят. 

— Пускай доставят сюда Ленина, тогда и будем говорить, — сказал я казакам и выгнал их от себя. Но около полудня за мной прислал Керенский. Он слыхал об этих разговорах и волновался. Он просил, чтобы казачий караул у его дверей был заменен караулом от юнкеров. 

— Ваши казаки предадут меня, — с огорчением сказал Керенский. 

— Раньше они предадут меня, — сказал я и приказал снять казачьи посты от дверей квартиры Керенского. 

Что-то гнусное творилось кругом. Пахло гадким предательством. Большевистская зараза только тронула казаков, как уже были утеряны ими все понятия права и чести. 

В три часа дня ко мне ворвался комитет 9-го донского полка с войсковым старшиною Лаврухиным. Казаки истерично требовали немедленной выдачи Керенского, которого они сами под своей охраной отведут в Смольный. 

— Ничего ему не будет. Мы волоса на его голове не позволим тронуть. 

Очевидно, это было требование большевиков. 

— Как вам не стыдно, станичники! — сказал я. — Много преступлений вы уже взяли на свою совесть, но предателями казаки никогда не были. Вспомните, как наши деды отвечали царям московский: «с Дона выдачи нет!» Кто бы ни был он, — судить его будет наш русский суд, а не большевики... 

— Он сам большевик! 

— Это его дело: Но предавать человека, доверившегося нам, неблагородно, и вы этого не сделаете. 

— Мы поставим свой караул к нему, чтобы он не убежал. Мы выберем верных людей, которым мы доверяем, — кричали казаки. 

— Хорошо, ставьте, — сказал я. 

Когда они вышли, я прошел к Керенскому. Я застал его смертельно бледным, в дальней комнате его квартиры. Я рассказал ему, что настало время, когда ему надо уйти. Двор был полон матросами и казаками, но дворец имел и другие выходы. Я указал на то, что часовые стоят только у парадного входа. 

— Как ни велика вина ваша перед Россией, — сказал я, — я не считаю себя вправе судить вас. За полчаса времени я вам ручаюсь. 

Выйдя от Керенского, я через надежных казаков устроил так, что караул долго не могли собрать. Когда он явился и пошел осматривать помещение, Керенского не было. Он бежал. 

«Около 15 часов [на самом деле — около 11½ часов, как это и было доложено мне матросом Трушиным. — П.Д.] 1 ноября меня потребовал верховный главнокомандующий 

(Керенский). Он был очень взволнован и нервен. 

— Генерал, — сказал он, — вы меня предали... Тут ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам... 

— Да, — отвечал я, — разговоры об этом идут, и я знаю, что сочувствия к вам нигде нет. 

— Но и офицеры говорят то же. 

— Да, офицеры особенно недовольны вами. 

— Что же мне делать? Приходится покончить с собой. 

— Если вы честный человек, вы поедете сейчас в Петроград с белым флагом и явитесь в Революционный комитет, где переговорите как глава правительства. 

— Да, я это сделаю, генерал. 

— Я дам вам охрану и попрошу, чтобы с вами поехал матрос. 

— Нет, только не матрос. Вы знаете, что здесь Дыбенко? 

— Я не знаю, кто такой Дыбенко. 

— Это — мой враг. 

— Ну, что же делать? Раз ведете большую игру, то надо и ответ дать. 

— Да, только я уеду ночью. 

— Зачем? Это будет бегство. Поезжайте спокойно и открыто; чтобы все видели, что вы не бежите. 

— Да, хорошо. Только дайте мне конвой надежный. 

— Хорошо. 

Я пошел вызвать казака 10-го Донского казачьего полка Русакова и приказал назначить 8 казаков для окарауливания верховного главнокомандующего. 

Через полчаса пришли казаки и сказали, что Керенского нет, что он бежал. Я поднял тревогу и приказал его отыскать, полагая, что он не мог бежать из Гатчины и скрывается где-либо здесь же». 

Вот как сам ген. Краснов передает этот последний разговор с верховным главнокомандующим: 

Я застал Керенского нервно шагающим по диагонали средней комнаты своей квартиры и в сильном волнении. Когда я вошел к нему, он остановился против меня, почти вплотную ко мне, и сказал взволнованным голосом: 

Генерал, вы меня предали. Ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам. 

- Да, - отвечал я, - разговоры об этом идут, и я знаю, что ни сочувствия, ни веры в вас нигде нет. 

- Но и офицеры говорят то же. 

- Да, офицеры особенно настроены против вас. 

- Что же мне делать? Остается одно: покончить с собой. 

- Если вы честный человек и любите Россию, вы поедете сейчас, днем, на автомобиле с белым флагом в Петроград и явитесь в революционный комитет, где переговорите, как глава правительства. 

А. Ф. задумался; потом, пристально глядя мне в глаза, сказал: 

- Да, я это сделаю, генерал. 

- Я дам вам охрану и попрошу, чтобы с вами автомобиле поехал матрос. 

- Нет, — быстро возразил Керенский. — Только не матрос. Вы знаете, что здесь Дыбенко. 

- Я ответил, что не знаю, кто такой Дыбенко. 

- Это мой политический враг, — сказал мне А. Ф. Керенский. 

- Что же делать,—отвечал я.— У человека, занимающего столь высокое место, естественно есть друзья и враги. Вам приходится теперь дать ответ во многом; но если ваша совесть чиста, Россия, которая так любит вас, поддержит вас, и вы доведете ее до Учредительного Собрания. 

- Хорошо, но я уеду ночью, — сказал, немного подумавши, А. Ф. Керенский. 

- Я не советую вам делать так, — возразил я ему. — Это будет походить на бегство. Поезжайте спокойно и открыто, как глава правительства. 

- Хорошо, но только дайте мне надежный конвой. 

Я вышел из его квартиры, потребовал себе казака Руссова (который был выбран для наблюдения за Керенским) для того, чтобы вызвать надежных людей для сопровождения А. Ф. Керенского в Петроград. 

Собраны были дивизионные комитеты, и после шестичасовых переговоров, в два часа пополудни выработаны были следующие условия перемирия: 

1) полная амнистия и выпуск на свободу всех юнкеров, офицеров и других лиц, принимавших участие в борьбе, кроме имеющих за собой обоснованное обвинение в государственной измене; 

2) выпуск на свободу и выдача надлежащих пропусков всем членам совета союза казачьих войск; 

3) прекращение грабежей, насилий и неистовств над мирными жителями, если таковые происходили, и впредь предотвратить; 

4) свободный и организованный пропуск всех семейств казаков, находящихся в Петрограде, с правом вывезти необходимое имущество; 

5) установление надежной охраны в г. Гатчине и окрестностях после отъезда казаков; 

6) полная гарантия спокойствия и нормальной жизни в гатчинской школе прапорщиков и авиационной школе 

7) дать возможность приготовить всё для погрузки казаков отряда, не спеша 

8) немедленно по окончании переговоров открыть движение всех железных дорог, чтобы дать возможность подвоза продовольствия и всего необходимого; 

9) открыть все заставы и установить свободное сообщение со столицей. Товарищи Ленин и Троцкий, впредь до выяснения их невиновности в государственной измене, не должны входить как в министерство, так и в народные организации. 

«С другой стороны, было постановлено, по заслушании доклада представителей революционного комитета: передать Керенского в распоряжение революционного комитета для предания гласному народному суду под охраной трех представителей от казаков, трех от партий и трех от матросов, солдат и рабочих Петрограда. Обе стороны дают честное слово, что над ним и вообще ни над кем ни в коем случае не будут допущены никакие насилия и самосуды». 

Керенский, как видим, был прав, что внизу происходил "торг о цене его головы". Понятны, в связи с содержанием этих решений, которые здесь переданы по данным первоначальной брошюры Краснова, и советы Краснова Керенскому — поехать в Петроград добровольно, с надежным эскортом. 

Около 10-ти часов утра меня внезапно будят. Совершенно неожиданное известие: казаки-парламентеры вернулись с матросской делегацией во главе с Дыбенко. Основное условие матросов - безусловная выдача Керенского в распоряжение большевистских властей. - Казаки готовы принять это условие. 

Сообщение было достаточно неожиданное. До последней минуты, несмотря на все подозрительные симптомы и мрачные предчувствия, мы не допускали такой низости. Но факт был на лицо. 

Оставалось одно - вывести на свежую воду самого Краснова и его штаб. Оставалось выяснить: замешаны ли они сами в предательстве. Посылаю тотчас же за генералом. Приходит - корректный, слишком спокойный. Я спрашиваю - известно ли ему, что происходит сейчас внизу? Прошу объяснить, как он мог допустить присутствие матросов в самом дворце? Как он мог даже не предупредить, не осведомить меня об этом? Краснов с чрезвычайной длительностью стал разъяснять, что это совещание с матросами никакой особой важности не имеет; что он пристально следит через верных людей за всем там происходящим; что он считает даже эти переговоры событием чрезвычайно для нас благоприятным. - Пусть их там говорят, рассуждал он, день пройдет в разговорах, спросах, а к вечеру положение разъяснится; придет пехота и мы переменим тон. А что касается моей выдачи, то ничего подобного он никогда не примет. Я могу быть совершенно спокойным. Но ему кажется, что может было бы полезно, если бы я сам лично, конечно, с хорошим экскортом - он его даст - поехал в Петроград непосредственно договориться с партиями и даже со Смольным. Да, это предприятие очень рискованное, но не следует ли на него решиться во имя спасения государства... Так рассуждал в моем присутствии ген. Краснов. Это было мое последнее свидание с генералом. Нервность, сменившая наружное спокойствие первых минут, бегающие глаза, странная улыбка - все это не оставляло никаких сомнений. Торг о цене моей головы, происходящий внизу, не был вовсе так безобиден, как мне только что старались его изобразить. 

Генерал ушел. Я рассказал всю правду тем, кто еще оставался со мной. Как быть? Все мои отношения с 3-м конным корпусом порваны самими казаками. Было бы просто безрассудным считать себя связанным с теми, кто уже изменил. Но выхода не было. Никаких мер личной охраны я не принимал. Никаких подготовительных действий на случай выезда из Гатчины не делал. Для вооруженной борьбы нас было слишком мало - меньше десятка. Уйти из дворца невозможно - построенное Павлом I в виде замкнутого прямоугольника, здание имело только один выход, уже занятый смешанным караулом из казаков и матросов. Пока мы рассуждали, как выйти из этого тупика, как выскочить из этой ловушки, явился один из высших служащих Дворца с предложением помощи. По своим служебным обязанностям он знает тайный никому неизвестный подземный ход, который выходит в парк за стенами этого Дворца-крепости, но чтобы пройти к этому тайнику нужно ждать сумерек. Что же? Если до того времени ничего не случится, мы уйдем из западни этим таинственным путем. Ну, а если... Я прошу моих спутников не терять времени и спасаться по одиночке сейчас же, кто как может. 

Что же касается меня лично и моего юного адъютанта, который и в этот час решительно отказался покинуть меня, то свою судьбу мы разрешили очень просто. Мы остаемся здесь в этих комнатах но живыми предателям не сдадимся. 

Вот и все. Пока ворвавшаяся банда матросов с казаками будет искать нас в первых комнатах, мы успеем покончить свои расчеты с жизнью, запершись в самой дальней. Тогда, утром 1-го ноября 1917 г. это решение казалось таким простым, логичным и неизбежным... Время шло. Мы ждали. Внизу торговались. Вдруг, в третьем часу дня, вбегает тот самый солдат, который утром принес нам весть о Дыбенко. На нем лица не было. Торг состоялся, - объявил он. Казаки купили свою свободу и право с оружием в руках вернуться домой всего только за одну человеческую голову. Для исполнения принятого решения, т.-е. для моего ареста и выдачи большевикам, вчерашние враги по дружески выбрали смешанную комиссию. Каждую минуту матросы и казаки могли ворваться.... 

Какова была роль в этом деле самого Краснова? 

В архиве ставки верховного главнокомандующего должен храниться краткий и красноречивый ответ на этот вопрос. 1-го ноября ген. Духонин получил от Краснова телеграмму: "Приказал арестовать главковерха; он успел скрыться". Те, кто видели тогда ген. Духонина, рассказывают, - что он, получив эту телеграмму, был уверен в том, что приказ об аресте был вызван моим намерением сговориться с большевиками... 

Соглашение казаков с матросами, казалось, решало вопрос окончательно и делало мое положение безвыходным. Но... случилось поистине чудо. 

Я не считаю еще себя вправе подробно рассказать мой уход из Гатчинского Дворца. Большевики еще у власти - люди еще живы... 

Я ушел из Дворца за 10 минут до того, как предатели ворвались в мои комнаты. Я ушел, не зная еще за минуту, что пойду. Пошел нелепо переодетый под носом у врагов и предателей. Я еще шел по улицам Гатчины, когда началось преследование. Шел вместе с теми, кто меня спас, но кого я никогда раньше не знал и видел в первый раз в жизни. В эти минуты они проявили выдержку, смелость и самоотвержение незабываемые. 

Мои спутники, оставшиеся во Дворце, все спаслись. Одни просто в суматохе, другие вечером потайным ходом - все ушли благополучно из слишком гостеприимного дворца... 

Когда на автомобиле я мчался по шоссе к Луге, оттуда к Гатчине подходили поезда с долгожданной нами пехотой... судьба умеет иногда хорошо шутить.