НЕИЗВЕСТНЫЙ ЧАЙКОВСКИЙ

Музыка Петра Ильича Чайковского известна во всем мире. О его творчестве написаны сотни книг. Однако, по вполне понятным причинам, в отечественном музыкознании долгое время умалчивалось причастность композитора к православной церкви и его глубокая вера. Более того, музыкальные сочинения Чайковского, обнаруживавшие прямую связь с церковью, в советские времена издавались под другими названиями: так было с фортепианными пьесами из «Детского альбома», первая из которых - «Утренняя молитва» - была переименована в «Утреннее размышление», а последняя - «В церкви» - превратилась в «Хор». Ставшее доступным в последние годы обширное эпистолярное наследие П.И. Чайковского, а также изданная недавно книга его брата Модеста Ильича Чайковского, позволяют по-новому увидеть образ гениального композитора, проследить развитие его мировоззрения и духовное становление.

Еще в юношеские годы Петра Ильича занимали мысли о Боге, о жизни и смерти. В дневниках восьмилетнего мальчика чаще всего встречается слово «Бог» - иногда просто, иногда в виньетке. «Есть ли это просто каллиграфическое упражнение в слове, которое писать ему казалось занимательно, - говорит М.И. Чайковский, - отражение ли того, что постоянно затрагивало и притягивало его детский ум под влиянием набожной гувернантки к размышлению, - сказать трудно, но судя по некоторым стихотворениям, обращенным к Богу, можно склоняться к последнему объяснению». В тетрадях 1848 года сохранились записи самостоятельных сочинений П. Чайковского, посвященных Богу. Одно из них – краткое, без заглавия:

Второе – под названием «Молитва для Господа на всю Россию». Далее - ряд стихотворений молитвенного настроения на французском языке: «Вселенная», «Дитя говорит своему Ангелу-Хранителю», «Конец мира, когда Бог призывает людей на землю», стихотворное переложение истории грехопадения, песнопение на Рождество Христово, прозаическое размышление «Смерть». Ниже приводится текст одного из них в русском переводе.

Вселенная

Вечный наш Бог! Ты сделал все это. Дитя! Смотри на эти растения столь красивые, эти розы, эти вероники, они так красивы. Блестящее солнце освещает весь мир, это Существо создало его. Луна, звезды освещают нашу ночь. Без Тебя хлеб не мог бы расти, волны этих красивых вод... мы бы умерли без них. Моря, которых протяжение так велико. Реки их окружают... Бог создал их. Боже могучий, Тебе поклоняются.

Сходное чувство глубокого пиетета перед Творцом, восхищение всем сотворенным Богом наполняет строки, датированные 1880 годом (с. Симаки): «Что это за чудный уголок... В саду масса цветов. Я просто плаваю в каком-то океане счастливых ощущений. Была минута, час тому назад, когда я среди прилегающего к саду поля пшеницы был так подавлен восторгом, что пал на колени и благодарил Бога за всю глубину испытанного блаженства».

Навыки церковного пения и регентства композитор получил в годы пребывания в Училище правоведения, где хором управлял Гавриил Ломакин. В младших классах Петр Чайковский пел трио «Ис полла эти деспота» на архиерейской службе в Екатеринин день: «Как я гордился тогда, что пением своим принимал участие в службе! Как я был счастлив, когда митрополит благодарил и благословлял нас за это пение! Потом нас обыкновенно сажали за один стол с митрополитом и принцем Ольденбургским, затем отпускали домой и что за наслаждение было прийти домой и гордиться перед домашними своими певческими подвигами и благосклонным вниманием митрополита! Потом целый год вспоминали мы чудный день и желалось скорейшее повторение его» (из письма 1879 г). В возрасте 14 лет Петр Ильич пел партию альта в трио «Да исправится», но далее интерес к голосу Чайковского у Ломакина пропал – никто не видел в его таланте ничего феноменального. Привитое с детства богопочитание и отроческий опыт в церковном пении, по-видимому, предопределили характер будущих творческих исканий композитора в области духовной музыки.

Мысль о создании собственных музыкальных композиций, предназначенных для православного богослужения, появилась у П.И. Чайковского лишь в конце 70-х годов. К этому у композитора было несколько причин. С одной стороны – желание попробовать свои силы в новой области творчества, «попытаться сделать что-нибудь для церковной музыки». С другой стороны – стремление художника возродить принцип свободы сочинения духовной музыки, так как во времена Чайковского она находилась в состоянии застоя. «Все эти Ведели, Дехтеревы и т.п. любили по-своему музыку, но они были сущие невежды, - писал Чайковский, - и своими произведениями причинили столько зла России, что и ста лет мало, чтобы уничтожить его. От столицы до деревни раздается пошленький слащавый стиль Бортнянского, и увы! нравится публике. Нужен Мессия, который одним ударом уничтожил бы все старое и пошел бы по новому пути, а новый путь заключается в возвращении к седой старине... Не думайте, что я подразумеваю свои сочинения. Я только хотел быть переходной ступенью от пошлого итальянского стиля, введенного Бортнянским, к тому стилю, который введет будущий Мессия».

Однако важнейшей, на наш взгляд, причиной обращения композитора к церковной музыке явилась глубокая вера, его религиозные убеждения, особенности восприятия им всего уклада православных богослужений. «Я совсем иначе отношусь к церкви, чем Вы, - пишет Чайковский к Н.Ф. фон Мекк. - Для меня она сохранила очень много поэтической прелести. Я очень часто бываю у обедни; Литургия Иоанна Златоустого, есть, по-моему, одно из величайших художественных произведений. Если следить за службой внимательно, вникая в смысл каждого обряда, то нельзя не умилиться духом, присутствуя при нашем православном богослужении. Я очень люблю также Всенощное бдение. Отправиться в субботу в какую-нибудь древнюю небольшую церковь, стоять в полумраке, наполненном дымом ладана, углубляться в себя, искать в себе ответа на вечные вопросы: для чего, когда, куда, зачем, пробуждаться от задумчивости, когда хор запоет «От юности моея мнози борют мя страсти», и отдаваться влиянию увлекательной поэзии этого псалма, проникаться каким-то тихим восторгом, когда отворятся царские врата и раздастся: «Хвалите Господа с небес!» - о, все это я ужасно люблю, это одно из величайших моих наслаждений». Находясь в Париже в Великий Четверг апреля 1883 года композитор пишет брату Модесту: «После обеда мне захотелось во что бы то ни стало, если не в самую церковь нашу, то хоть около побыть. Я так люблю эту службу, и чтобы восковую свечу держать, и катышки из воска делать после каждого Евангелия, и сначала несколько нетерпеливо ожидать, чтобы скорее шла служба, а потом сожалеть, что кончилась...!» А вот письмо Н.Ф. фон Мекк из Рима: «Сегодня здесь Рождество. Утром мы ходили в собор Петра и слышали торжественную Мессу. Что за колоссальное величие этот собор! Народу было очень много, но в сравнении с огромными размерами этого дивного храма толпа казалась все-таки ничтожной, двигающейся кучкой. Во всех бесчисленных приделах служились глухие мессы; священники с Дарами, сопровождаемые небольшой процессией беспрестанно переходили по разным направлениям; все это полно движения, живописно, красиво. Но я все-таки в тысячу раз больше люблю нашу православную Литургию, где все присутствующие в храме видят и слышат одно и то же, где весь приход предстоит, а не снует из угла в угол. Это менее живописно, но трогательнее и торжественнее».

Приступая к сочинению духовной музыки, Петр Ильич стал изучать историю церковного пения, обиход, устав. Он слушал и сравнивал пение в Лавре и других храмах и монастырях Киева. Он давал оценку тому или иному стилю пения и высоко поставив самобытное величественное пение лаврской братии («там поют на свой древний лад с соблюдением тысячелетних традиций и без претензий на концертность»), был настолько возмущен и оскорблен «сладкогласием» в других киевских храмах, что даже обратился с посланием к церковным властям, призывая навести порядок в службе (ответ на этот письмо неизвестен).

Перу композитора принадлежат Литургия св. Иоанна Златоуста ор. 41, Всенощное бдение ор. 52, цикл «Девять духовных музыкальных сочинений» (3 Херувимские, Тебе поем, Достойно есть, Отче наш, Блажени яже избрал, Ныне силы небесные, Ангел вопияше), Гимн в честь Кирилла и Мефодия. Промежутки всего лишь в несколько лет отдаляют церковные сочинения Чайковского друг от друга, однако смысловые расстояния между ними значительно шире. В особенности это касается Литургии и Всенощного бдения. Различие между ними довольно точно определил сам композитор: «В Литургии я совершенно подчинился своему собственному артистическому побуждению. Всенощная же будет попыткой возвратить нашей церкви ее собственность насильно от нее отторгнутую. Я являюсь в ней вовсе не самостоятельным художником, а лишь перелагателем древних напевов». И если Литургия и Всенощная Чайковского подобны тезису и антитезису, то цикл «Девять духовных музыкальных сочинений» стал синтезом и вершиной церковной музыки Петра Ильича. Однако вопрос о церковности духовных сочинений Чайковского достаточно сложен в виду отчетливо выраженной лирической природы этой музыки. «Как бы возвышенно и прекрасно ни было стихотворение Пушкина «Отцы-пустынники и жены непорочны», являющееся переложением молитвы святого Ефрема Сирина, - пишет М. Рахманова, - все же никому не придет в голову прочесть его в соответствующий момент церковной службы... Так и у Чайковского: не икона, а живописное полотно на религиозную тему, которое тоже может быть церковным по духу». В то же время несомненное влияние церковной музыки обнаруживают светские сочинения Чайковского, в которых используются мелодии православных богослужебных песнопений: тропарь «Спаси, Господи, люди Твоя» в увертюре «1812 год», кондак «Со святыми упокой» в Шестой симфонии, напев стихиры 6-го гласа в фортепианном цикле «Детский альбом».

Жизнь Петра Ильича Чайковского была непрестанным размышлением о Боге, поиском Истины. В детстве Петр Ильич питал к Богу Отцу «чувство удивления и страха», Иисус Христос, напротив, как Бог и человек вызывал в нем «именно и исключительно чувство любви». В молодости он негодовал на «кажущуюся несправедливость, с которою Провидение распределяет среди человечества счастье и несчастье», сомневался в божественности Христа, не верил в будущую жизнь и не видел смысла в вечном блаженстве. Однако по мере духовного возрастания композитора изменялись и его убеждения: «... В душу мою все больше и больше проникает свет веры... Я чувствую, что начинаю уметь любить Бога, чего прежде я не умел. Сомнения еще посещают меня; я все еще пытаюсь иногда своим слабым и жалким умом постигнуть непостижимое, но все громче и громче начинает доходить до меня голос божественной правды. Я уже часто нахожу неизъяснимое наслаждение в том, что преклоняюсь перед неисповедимою, но несомненною для меня Премудростию Божиею. Я часто со слезами молюсь Ему (где Он, кто Он? я не знаю, но я знаю, что Он есть) и прошу Его дать мне смирение и любовь, прошу Его простить меня, вразумить меня, а главное, мне сладко говорить Ему: «Господи, да будет воля Твоя» - ибо я знаю, что воля Его святая... Хочу быть смиренным и не считать себя избранником, ибо Бог все Свои творения любит одинаково, но я знаю только, что Бог хранит меня, и нередко я проливаю слезы благодарности за все Его бесконечные милости. Но этого мало. Я хочу приучить себя думать, что если наступают бедствия, то они, в сущности, ведут к благу; я хочу любить Бога всегда – и тогда, когда Он посылает мне счастье, и когда наступят испытания, ибо где-нибудь должно быть то царство вечного счастья, к которому мы тщетно стремимся на земле. Наступит час, когда разрешатся все недоступные нашему уму вопросы и когда мы поймем, почему Бог находит нужным посылать нам испытания. Мне хочется верить, что есть будущая жизнь. Когда хотение обратится в факт, тогда я буду счастлив, насколько счастье на земле возможно».

Сочинение Чайковским церковной музыки не было оценено его современниками. Однако его творческая инициатива была поддержана композиторами последующих десятилетий – А. Гречаниновым, А. Кастальским, П. Чесноковым и другими, - для которых его церковная музыка стала образцом.