Это свойственно и для России, где на протяжении многовековой истории религиозно-политические доктрины служили обоснованием монархии, а волна религиозного возрождения в постсоветский период вызвала очередную теократизацию государственно-властных отношений. В частности, несмотря на высказывание В.Путина о том, что «У нас есть Конституция и законы России, по которым церковь отделена от государства и, соответственно, государство от церкви. И ничего менять в этом смысле не планируется»,[i] налицо безусловное предпочтение, оказываемое федеральной властью Русской Православной Церкви.
Широкое участие РПЦ и других конфессий в политической жизни современной России показывают, что религия продолжает усиливать свое влияние на власть и общество, и это является одной из сложных и актуальных проблем, обсуждаемых научной общественностью.
Вместе с тем, религию сегодня воспринимают скорее как средство приобретения политических дивидендов, а не как фундаментальную область общественной жизни. Многие политологи употребляют термин «теократия» для обозначения «политизированной религии», использующей политику в религиозных целях. Например, известный исследователь Ж. Т. Тощенко отмечает: «с одной стороны, носители идей теократии стремятся к установлению религиозного контроля над государством, с другой - они, по мнению ученого, лишь прикрывают религиозными лозунгами иные планы.[ii] Такая точка зрения характерна и для других авторов, многие из которых отказывали в искренней религиозности, например, режиму талибов в Афганистане. Так, Х. Хашимбеков пишет, что для руководства талибов «ислам – это, прежде всего, надежное оружие, важнейшее средство сначала захватить, а потом удержать власть»[iii].
Без сомнения, взаимоотношения политики и религии требуют в каждый конкретный исторический момент детального рассмотрения, призванного раскрыть специфику проявления религиозных организаций в политике и особенности использования религии политическими деятелями для достижения своих целей.
По мнению автора, накопление и использование знаний о ценностях и целях государств с теократическими тенденциями могут не только обеспечить более успешное сотрудничество российской власти и общества, но и облегчить взаимопонимание с другими странами, что немаловажно для построения многополярного мира.
Таким образом, нас интересует, насколько реальны сегодня теократические тенденции и оказывают ли они влияние на внутриполитический процесс и международное сотрудничество России.
Несмотря на то, что в сегодняшней России утих религиозный бум первых пореформенных лет и приостановился рост числа людей, относящих себя к верующим, религиозный фактор продолжает оставаться предметом многих серьезных социологических и политологических исследований.
Изменившаяся проблематика исследования религиозности стала гораздо более конкретной. Исследователи, в частности, уже не выясняют «сколько в России верующих», а пытаются ответить на вопрос - «Почему люди ходят в церковь?» Например, Александр Морозов, автор книги «Религия и политическая модернизация России», пользуясь методом «включенного наблюдения», обнаруживает новые мотивации, которые приводят наших соотечественников в церковь. А. Морозов выделяет шесть таких мотиваций: корпоративная лояльность («люди моего круга ходят в церковь»); обретение среды общения; причастность к долгой культурно-религиозной традиции; привлечение чудом; поиск спасения в собственно религиозном смысле; и, наконец, «работа в церкви»[iv].
Подобный типологический подход позволяет обнаружить появление новых психологических и поведенческих типов и, соответственно, групп граждан, для которых религия и Церковь оказываются значимы. А не замечать того, что для многих людей религия вновь становится источником жизненных ориентиров, значит обрекать себя на заведомую необъективность в оценке противоречивых модернизационных процессов, которые идут в России.
Подтверждением тому служат и доклады участников Всероссийской научно-практической конференции «Власть и религия в истории России», состоявшейся в 2009г, в Российской академии государственной службы при президенте Российской Федерации (РАГС). Выступления докладчиков выявляют несколько распространенных подходов к проблеме соотношения светской и духовной власти в современной России.
Например, позиция начальника отдела по взаимодействию с общественными и религиозными объединениями департамента массовых коммуникаций, культуры и образования правительства РФ Андрея Себенцова, отражает взгляды части чиновников и ученых, поддерживающих строгое соблюдение принципа отделения религии (как мировоззрения) и всех религиозных организаций от властных функций государства. А также не согласия с сохраняющейся традицией господства одной «правильной» религии, которой за поддержку существующей власти, выделяются земли, финансы, административные ресурсы и т.д.
Другой подход связан с прямо противоположной точкой зрения, основанной на объединяющей функции Русской Православной Церкви для «150-миллионного православного народа». И мнением, что государству и сегодня «для укрепления своего места в политическом пространстве» необходимы «незримые структуры», вроде «православной солидарности», являвшейся подлинным мотивом участия России в войнах XIX – XX вв.
И, наконец, третий подход обозначен с помощью концепции епископа Иоанна Смоленского, согласно которой «сила государства - самая враждебная для Церкви сила» и для Церкви опасны слишком тесные «объятия» государства[v].
Очевидно, что у Московской Патриархии также есть свое видение сотрудничества с государством на всех уровнях, и оно достаточно ясно выражено в документах и выступлениях церковных лидеров. Церковь выступает в сфере социально-экономических отношений за умеренный государственный патернализм[vi] и большую социальную ориентацию экономики. В сфере политики – безусловно, поддерживает курс президента России. В сфере идеологии предлагает государственную поддержку православия на федеральном уровне в сочетании с поддержкой ислама и буддизма в соответствующих регионах, в первую очередь - через внедрение обучения религии в школе именно по региональному признаку, через больший доступ Церкви в силовые структуры, к телевидению, к возможностям контроля СМИ и педагогической деятельности. В сфере международных отношений поддерживается теория относительно обособленного развития «цивилизаций», определяемых через религию; соответственно, России предлагается место лидера «православной цивилизации».
Можно наблюдать и ответную позитивную реакцию государства во всех этих сферах, но нельзя не заметить, что эту позитивная реакция зачастую проявляется лишь в осторожных одобрительных высказываниях, а не практических шагах. В частности была, хотя и невнятно, поддержана идея внедрения религиозного обучения по региональному признаку (кстати, крайне опасная для федерации), на государственных каналах ТВ Церковь становится все заметнее, хотя о прямом выделении РПЦ квот вещания, конечно, нет и речи: время на ТВ слишком дорого и в коммерческом, и в политическом смысле.
Тем не менее, очевидно, что в постсоветской России наблюдается стратегическое сотрудничество федеральной власти только с одной конфессией – РПЦ, так как она является носителем «традиционных» для России интегрирующих ценностей, которые можно «возродить», а также публичным авторитетом в мировоззренческих и политических вопросах. При этом потенциал «мировоззренческих ценностей» православия государство стремится использовать для разрешения своих собственных проблем, главная из которых - создание конструктивной идеологии, обозначенной термином «национальной идентичности».
Однако, к «спасительной» для общества роли церкви в преодолении «кризиса идентичности» многие исследователи относятся весьма скептически. Не отрицая вклада православия в становление русского государства, менталитета народа, ряд экспертов считает, что сегодня «Русское православие подлинно объединяющей национальной идеей стать не может, потому что, не способно дать симметричные ответы на масштабные и глобальные вызовы XXI века»[vii].
Такие уверенные заявления, основаны на оценке сегодняшнего православия как призывающего «не к социальной активности, которая необходима и без того инертному русскому народу как воздух, а к глубокой социальной апатии, бегству от реальности». А обращение к религии вызвано «отчаянием людей, обнаруживших, что никаких прочных моральных устоев и ценностей, понятий о добре и зле в постсоветской России не существует». Но даже «в условиях острого кризиса практически всех идеологий в современной России религия даёт лишь призрачное ощущение некоторой духовной альтернативы»[viii].
Между тем, нерешенные проблемы религиозной идентичности, как свидетельствует современная отечественная и зарубежная практика, приобретает особую актуальность, из-за растущих проявлений нетерпимости, имеющих религиозную окраску.
Примерами такой нетерпимости являются противоправные действия исламской молодежи, мобилизованной с помощью религиозных лозунгов, которые наблюдались в западноевропейских странах. Более того, европейские эксперты утверждают, что в западной части континента уже давно сосуществуют «параллельные общества», которые не пересекаются, а только сталкиваются между собой. По словам голландского эксперта Роба де Рийка, обитатели параллельного мусульманского мира в Европе живут по своим законам[ix]. Они отказываются признавать правительства стран проживания, не участвуют в политическом процессе. Реальность такова, что мусульмане практически оказываются за бортом европейских политических институтов, так как традиционные политические партии не предлагают способов, с помощью которых можно было бы направить растущий протест мусульман против дискриминации и социальной несправедливости в демократическое русло.
Поэтому в Европе мало кто знает о том, что происходит в умах и сердцах молодых турок, марокканцев, алжирцев. Их воспитанием занимаются не столько семья и школа, сколько имамы. Жизнь мусульманских общин на Западе проходит в виртуальной реальности Интернета, не признающей государственных границ. Там же, в Интернете, формируются отряды боевиков, которые от мира идей переходят к открытым насильственным действиям. Зачастую от момента образования боевого отряда до исполнения задуманного теракта проходит так мало времени, что полиция не успевает проследить цепочку и собрать необходимые сведения о возможных подопечных.
Одним словом, фактически идет необъявленная война, и Запад готовится не столько к построению толерантного общества и политическим реформам, которые бы способствовали интеграции миллионов мусульман в Евросоюзе, сколько вырабатывает подходы к силовым решениям проблемы. Причем подобный ход развития событий почему-то прогнозируется и для России.
Признавая, что большинство обозначенных проблем, характерных для ислама на Западе, присутствуют и в России, тем не менее, в отличие от США или Европы, Россия и исламский мир переплетены политическими, экономическими, духовными узами, которые никогда не прерывались, и в XXI веке эти отношения получат новое развитие.
Более того, сегодня ислам стал самой привилегированной религией России. Боязнь повторения «чеченского» сценария заставила федеральный центр создать режим наибольшего благоприятствования «мусульманским» регионам, лидеры которых в обмен на лояльность получили возможность вести максимально независимую внешнюю политику и получать огромные дотации[x].
Международная и внутренняя обстановка также стимулирует развитие российского ислама. Мощный рост влияния исламского мира, демонстративное сближение России с ОИК и отдельными мусульманскими странами, а также целый ряд других факторов позволяют российским мусульманам чувствовать себя частью значимой силы. Благоприятна для приверженцев ислама и демографическая ситуация. Благодаря высокой рождаемости у дагестанцев, чеченцев, ингушей, узбеков, таджиков и азербайджанцев численность этнических мусульман растет.
После войны в Чечне исламская проблема является в России одной из самых болезненных в обществе и государстве. Внутри российской уммы идёт ожесточённая борьба за умы между «традиционными» мусульманами и так называемыми ваххабитами. Наиболее рельефно она просматривается на Северном Кавказе, в Ингушетии, Чечне и Дагестане. Существенно, что по этой проблеме нет единого понимания и в среде мусульманского духовенства.
Наличие радикальных настроений в российской умме многие годы усугублялось крайне низким образовательным уровнем мусульман, когда большое влияние получили немногочисленные, но сверхактивные исламские радикалы, которые рассматривают Россию как страну, обреченную вслед за СССР на распад.
И сегодня, несмотря на значительное количество исламских ВУЗов, система исламского религиозного образования Северного Кавказа не составляет реальной конкуренции зарубежным образовательным центрам. Как следствие, только из Республики Дагестан в последние годы на обучение в эти центры выехало около 1500 молодых людей (возвратилось после обучения в республику около 500 человек)[xi]. Причем, зачастую инициативно, по различным каналам, без участия в этом процессе ДУМ Дагестана, что, впрочем, характерно и для других республик. В результате имамы - приверженцы традиционного ислама – постепенно вытесняются из мечетей их более образованными конкурентами, получившими образование за рубежом, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В Северокавказском регионе практически отсутствуют официальные структуры исламских исследований в рамках высших учебных и научных заведений, которые бы имели прямое государственное финансирование. Отдельные ученые или их коллективы занимаются этими вопросами, как правило, по собственной инициативе. Прямым следствием кадрового кризиса стала тяжелая ситуация в исламских СМИ, которые так и не возникли в нормальном виде. До сих пор мусульмане не имеют общероссийской газеты или журнала.
В итоге, слабо слышны голоса тех немусульман, кто симпатизирует исламу, слабо слышны и голоса исламского большинства, вполне адекватного и патриотично настроенного к России. Громче всех выступают с одной стороны исламофобы а с другой стороны исламские радикалы, объединенные общим признаком - псевдо-религиозностью.
Таким образом, растущее влияние радикальных исламистов на фоне продолжающегося раскола традиционных мусульман и катастрофической ситуации с их кадрами перечеркивает все положительные достижения российских мусульман. И большая часть ответственности за это лежит на российской власти, которая не сумела вовремя выстроить грамотную политику по отношению к исламу.
После 1990 года отечественная умма была предоставлена самой себе, отделена от государства по примеру Русской Православной Церкви. Тогда чиновникам казалось, что и православие, и ислам, и другие религии успешно самоорганизуются, самостоятельно изыщут ресурсы на восстановление разрушенных храмов и озаботятся воспитанием новых кадров. Но если православие, буддизм и другие конфессии смогли выстроить и необходимую образовательную инфраструктуру, и взаимоотношения с властью, то развитие ислама до сих пор находится в кризисном состоянии, что подтверждает беспрепятственная экспансия радикального исламизма и терроризма в нашей стране. Ведь понятно, что если власть не будет контролировать своих мусульман, то это сделает кто-нибудь другой.
Между тем, главным кредо федерального центра является демонстративное невмешательство во внутренние дела мусульман, от которых требуется только публичное выражение лояльности властям. Федеральная власть явно рассчитывает нейтрализовать радикальный ислам посредством поддержки традиционных структур. Ведь наш «традиционный» российский ислам на протяжении столетий приспосабливался к условиям многоконфессионального государства, в котором мусульмане не составляют большинства населения, а ислам не является религией, определяющей жизнь всего общества.
И согласимся, что, пожалуй, ни одно другое государство, коренное население которого состоит из христианского большинства и мусульманского меньшинства, не может, подобно России, быть образцом их мирного проживания, взаимопроникновения культур и создания своеобразной общности. В нашем государстве был накоплен уникальный потенциал мирного сотрудничества и совместного государственного строительства христиан и мусульман.
Уважительное отношение к чужим богам, разрешение верить по-своему даже побежденным народам были свойственны – к примеру, еще Чингиз-хану и последующим монгольским правителям, которые проявляли удивительную для того времени веротерпимость, вытекающую из надконфессиональной доктрины. Все религиозные верования рассматривались ими как частные проявления веры в единого бога, носителем воли которого выступал Великий Хан. Поэтому одинаково уважались все религии и не проводились различия между ними[xii].
Также из исторических документов, относящихся к деятельности Пророка Мухаммеда, известно его распоряжение о даровании важных прав и преимуществ для христиан, обязательных к исполнению в исламских государствах. К этим правам, в частности, относятся: свободное отправление и сохранение своей религии; сохранение и новая постройка церквей, молелен и мест поклонения; правосудие и защита; освобождение от обязанности ходить на войну; освобождение от всяких повинностей и др. Кроме того, Мухаммед запретил своим последователям входить с христианами в споры о превосходстве религии, а если «кто поступит против этого, тот есть бунтовщик против Аллаха и Его пророка» (Коран 29:46).
Эти примеры свидетельствуют о заложенной в Исламе толерантности, которая почему-то никак не признается провокаторами «конфликта цивилизаций». Вместе с тем, формула толерантности, которая «базируется на признании, уважении прав и свобод всех людей и общностей; является признаком уверенности человека в надежности своих позиций, отсутствия боязни сравнения и конкуренции с другими воззрениями, боязни утратить свойственные ему различия»,[xiii] позволяет предотвратить начало любого конфликта.
Но, чтобы проповедников в мусульманских учебных заведениях не готовили по рецептам тех медресе, где вместе с изучением Корана занимаются изучением автомата Калашникова, процессы, происходящие в исламе, должно регулировать государство. Как, например, это делается в азиатских странах СНГ. Несмотря на светский характер Таджикистана, Узбекистана, Туркменистана, Киргизии, Казахстана и Азербайджана, их исламские сообщества находятся под особой опекой властей. В обмен на лояльность традиционные мусульмане практически поставлены на бюджетное финансирование, что позволяет им функционировать в нормальном режиме, а не лихорадочно искать деньги в ущерб просветительской деятельности. При этом им гарантируется защита от экстремистов, с которыми ведет последовательная и целенаправленная борьба, причем нередко превентивная. Нельзя сказать, что ситуация в этих республиках идеальна, однако их власти четко знают, чего хотят от ислама, и правильно оценивают его роль. При этом остальные неисламские религиозные организации с пониманием относятся к такой практике, поскольку понимают, что их безопасность напрямую зависит от безопасности традиционных мусульман[xiv].
Безусловно, и Россия должна уделять больше внимания мусульманским организациям способствующим развитию толерантного Ислама. Также очевидно, что сегодня необходима продуманная государственная вероисповедная политика, так как ни один общественный институт не обладает такими исключительными возможностями, какими обладает государство.
В России о наличии такой политики свидетельствует Закон «О свободе совести и о религиозных объединениях» 1997 года, в преамбуле которого заявляется об уважительном отношении к христианству, исламу, буддизму, иудаизму и другим религиям, составляющим «неотъемлемую часть исторического наследия народов России»[xv].
Вместе с тем, исследователи отмечают существенные недостатки Закона, который сегодня не решает целый ряд глубинных проблем религиозной жизни. В частности ему не удалось сдержать агрессивную деятельность новых религиозных движений, рост экстремистских организаций, обострения отношений федерального центра с регионами традиционного распространения Ислама. В результате сохраняется опасность отделения от России территорий которые богаты месторождениями нефти, газа и урана. Прежде всего, это Кавказ, Западная Сибирь, Поволжье, прикаспийский регион.
Сегодня развязана самая настоящая война духовных ценностей. Технологической базой для этого стали глобальные системы обмена информацией (например, Интернет) и глобальные системы отслеживания этой информации. Это дает возможность заинтересованным странам контролировать ценностные установки в заданном регионе мира и оказывать давление в вопросах вероисповедной политики.
Например, в ноябре 1998 года Конгресс США принял Акт «О международной свободе вероисповедания». Этот акт разрешил применение санкций против стран - «нарушителей». Есть и другой документ - «Стратегия национальной безопасности США для нового столетия». В нем говорится о признании лидерства США в мире и их готовности влиять на действия государств. Таким образом, национальные интересы США были увязаны с политикой других государств в религиозной сфере. В целях контроля была создана Американская комиссия по международной религиозной свободе. Эта организация собирает информацию о вероисповедной политике различных стран мира. Наконец, в декабре 2003 года в США был представлен ежегодный доклад о религиозной свободе. Россия была причислена к государствам, чья вероисповедная политика квалифицируется как дискриминационная[xvi]. При этом речь идет о дискриминации не по отношению к традиционным конфессиям, а именно к новым религиозным движениям.
Напомним, что в октябре 1990 г. демократической властью России был принят именно американский вариант закона о свободе совести, провозглашающий равенство всех религиозных организаций. Однако уравнение в правах и возможностях традиционных российских религий (прежде всего Православия) и деструктивных тоталитарных сект привело к самой настоящей псевдорелигиозной экспансии России, беспрецедентной за всю ее историю.
Под напором общественного мнения и оппозиционной исполнительной власти Государственной Думы, закон 1990 г. был пересмотрен в 1997 г. Однако этот прецедент раскрывает глаза на истинные цели деятельности сектантских объединений в России, направляемой государственными органами США. Это – социальная дестабилизация российского общества, оттеснение с духовного поля России традиционных религиозных конфессий и, прежде всего, Православия, провозглашенного главным врагом США. Это навязывание России единой религиозной системы под названием «Нью Эйдж» или религии «Новой эры».
К сожалению, на сегодняшний день в России нет религиозной политики, а есть практика лоббирования интересов. А поддержка традиционных конфессий, ограничивается встречами руководства государства и религиозных иерархов, присутствием чиновников на богослужениях и редкими совместными проектами в сфере культуры.
Правда, был предпринят ряд попыток создания Концепции религиозной политики. Но беда России в том, что мы пишем концепции, которые должны коренным образом повлиять на нашу жизнь, а затем сталкиваемся с тем, что жизнь и политика строятся и развиваются независимо от наших концепций. Потому был обречен целый ряд проектов, таких как: «Традиционные религии», «Альтернативное православие», «Русский ислам».
Сегодня, как никогда, нужен орган, который сможет выстраивать вероисповедную политику, ориентируясь только на объективные государственные интересы, главными задачами которого станет взаимодействие с религиозными организациями, разрешение конфликтных ситуаций и по возможности предупреждение их.
Традиционные конфессии, в свою очередь, нуждаются в протекционистской вероисповедной политике. Факт их традиционности должен признаваться официально и повлечь за собой наделение специальным правовым статусом, позволяющим решать не только собственные, но и социальные задачи. Создание таких механизмов невозможно без адекватного правового регулирования не только на региональном, но и на федеральном уровне.
Статус традиционной конфессии должен предоставляться парламентом путем принятия соответствующего закона. Гарантией обоснованности такого решения может служить лишь волеизъявление (открытое голосование) парламентариев и их ответственность за него перед избирателями. Аналогичное решение подсказывает и мировая законодательная практика стран Европы, Азии, Ближнего Востока и других регионов планеты.
Одним конфессиям правовой статус традиционных должен присваивается на федеральном, а другим, имеющим достаточную социальную базу лишь в пределах субъекта федерации, на региональном уровне. Такое положение, фактически, уже начало спонтанно складываться в регионах, поскольку законодательство ряда субъектов федерации признает наличие разницы в социальном статусе конфессий.
Правовой статус федеральных традиционных конфессий должен распространяться на всю территорию России, то есть те правовые преимущества, которые предоставляет этот статус действуют на территории всех субъектов Российской Федерации. Статус региональной традиционной конфессии должен присваиваться представительным органом субъекта Российской Федерации и действовать только на его территории. Наличие в этом субъекте региональной традиционной конфессии не ущемит права федеральных конфессий, так как их общероссийский статус в этом регионе сохранится. Такая модель позволяет гибко учитывать религиозные предпочтения проживающих в регионе народностей, исторически исповедующих религии, не попавшие в состав традиционных на федеральном уровне. Кроме того, сочетание горизонтальной и вертикальной дифференциации вероисповедной политики в большей степени соответствует национально-территориальному принципу устройства Российской Федерации, чем установленный сегодня единый американоподобный стандарт[xvii].
Совершенно очевидно, что наше государство не может опираться в построении отношений с религиозными объединениями на модель США, в силу отсутствия в этой стране каких-либо религиозных традиций, сравнимых с тысячелетними российскими.
Хотелось бы верить, что рано или поздно, но российская государственная власть придет к пониманию необходимости выделения перечня традиционных для России религиозных организаций, что позволит коренным образом изменить сложившуюся ныне парадоксальную ситуацию, когда, с одной стороны, значительный потенциал традиционных российских религиозных организаций практически не используется государством в деле духовно-нравственного образования и воспитания населения, а с другой стороны, всевозможные маргинальные и просто преступные религиозные группы имеют преимущества для проведения своих сомнительных инициатив, выливающихся в массовые случаи нарушений прав граждан и российских законов, ситуации межрелигиозного противостояния.
0
0
