Как
это ни покажется странным русскому читателю, но Россия императоров
Романовых и Китай маньчжурских императоров Цинов были очень похожи.
Похожими, на удивление, были и революции в обеих странах, в историческом
масштабе произошедшие практически одновременно - в 1911 и 1917 годах.
Маньчжурская династия Цин, правившая в Китае три века, была исторической
ровесницей династии Романовых в России. Обе начали свое восхождение в
начале XVII века, достигли расцвета в XVIII-ом и почти одновременно пали
в начале ХХ-го.
Состояние
обеих раскинувшихся по соседству огромных континентальных империй, при
всём культурном и даже расовом различии, тоже имело немало общего. Обе
страны – аграрные полуфеодальные государства с патриархальными и
традиционными крестьянскими общинами. Причём Китай, где основная масса
крестьянского населения всегда была формально свободной, в этом плане
долгое время выглядел даже более развитым, чем Россия, большинство
населения которой и в середине XIX столетия всё ещё оставалось
крепостным. К тому же Китай был куда богаче и многолюднее. Правда,
аграрное перенаселение сыграло с цинским Китаем злую шутку – обе империи
были беременны страшным крестьянским бунтом, крестьянской революцией,
но в Китае по указанной выше причине эти социальные катаклизмы
разбушевались на полвека раньше, вылившись в грандиозную крестьянскую
войну «тайпинов» в 50-60-е гг. XIX века, которая станет историческим
предшественником крестьянской войны Мао Цзэдуна.
В
России потенциальную крестьянскую войну в те же годы на полвека
отсрочила отмена крепостного права. И если в романовской империи были
бывшие крепостные и их бывшие владельцы-помещики, безземельные крестьяне
и «кулаки», то в цинском Китае безземельные крестьяне противостояли в
основном мелким землевладельцам из сельской администрации и
интеллигенции. Было в Китае и еще одно противостояние, где главной
движущей силой были «хакка» («кэцзя», буквально – «гости»), потомки
древних переселенцев, которых издавна презирали и притесняли коренные
кланы. И «гости» и коренные включали лиц самого разного социального
положения. Но века совместной жизни не сгладили, а лишь углубили вражду
родовых кланов. Здесь проявлялась исконная борьба за основное средство
выживания крестьян – за землю. Данная ситуация очень похожа на ту, что
на Юге России породит большую кровь Гражданской войны между казаками и
«иногородними» крестьянами, положение которых отчасти напоминает судьбу
«хакка». К кланам «хакка» принадлежал, например, создатель современного
Китая – Дэн Сяопин.
До
самого начала ХХ века обе страны – Китай и Россия – абсолютные
монархии, где далекие от подвластных народов династии правят, опираясь
на военно-бюрократическое сословие, и даже разговаривают на ином языке,
чем их подданные. Здесь онемеченные и европеизированные Романовы были,
по сути, столь же инородны русским крестьянам, как и маньчжурские
богдыханы ханьскому народу Китая.
Кстати,
Романовы считались номинальными родственниками Ивана Грозного, который
по материнской линии, через князей Глинских, был потомком разбитого на
Куликовом поле темника Мамая, происходившего из правящего рода племени
чжурчжэней, некогда продавших в рабство будущего Чингисхана. Но к ханам
чжурчжэней возводил своё происхождение и род Айсинь Гиоро – семейство
Цинских императоров. Так что правящие династии Санкт-Петербурга и Пекина
могли бы, при желании, считать друг друга дальними родственниками. Но
они такого желания не имели – императорский двор в Пекине всё ещё считал
европейцев дикими и опасными «варварами», а императорский Петербург всё
ещё «по-европейски» презирал каких-то там азиатов…
Почти
одновременно побитые англо-французами императоры Сяньфэн и Николай I
также могли бы считать себя не только собратьями по несчастью, но и
очень дальними родичами. Оба императора весьма похоже умерли, морально
раздавленные крахом своего самодержавного миропонимания, сразу после
унизительно проигранных ими «полицейских войн»: Николай I - в 1855 г.,
Сяньфэн - в 1861 г.
Прошедшие
следом друг за другом в 1854-60 гг. боевые операции сильнейших в то
время мировых капиталистических держав против Китая и России («Вторая
опиумная» и Крымская войны) были именно «полицейскими войнами»: Англия и
Франция не пытались завоевать ни Россию, ни Китай, они «всего лишь»
стремились поставить на место обе огромные империи – заставить
феодально-бюрократический Китай, самодостаточный и надменный, раскрыться
для экономической экспансии их капитала, а феодально-бюрократическую
Россию, столь же надменную и самоуверенную, отвадить от вмешательства в
их европейские и мировые дела.
Главное
отличие и преимущество романовской России перед цинским Китаем
заключалось в одном: Российская империя в наследство от реформ Петра I
обладала соответствовавшим требованиям нового времени военным и
дипломатическим аппаратом. Русские регулярные вооруженные силы, их
устройство, включая военную промышленность и военное образование,
техника и тактика соответствовали развитому европейскому уровню, а
европеизированная элита страны не была так наглухо закрыта для изучения
передовых достижений и новшеств, как это было в цинском Китае.
Если
история военной системы России в целом известна и понятна русскому
читателю, то причины военной отсталости Китая требуют объяснения. В XVII
веке, во время завоевания Китая, военная организация маньчжур была,
пусть и не передовой, но вполне соответствующей современному ей
европейскому уровню. Маньчжурская «восьмизнамённая» конница вооружением и
тактикой вполне походила на поместное дворянское ополчение русских
царей, а корейские и китайские аркебузиры – на московских стрельцов.
Не
случайно тогда же, в конце XVII столетия, Романовы и Цины закончили
многолетний маньчжуро-казачий «локальный конфликт» Нерчинским договором
1689 г. и установили первую русско-китайскую границу, просуществовавшую
без изменений почти два века. Обе молодые империи и династии в то время
практически не имели пересекающихся интересов, направления их экспансий
не сталкивались, контакты сводились к ограниченной караванной торговлей.
Уже в следующем XVIII столетии империя Цин достигла своих
«естественных» границ – «Срединное государство» и вассальные ей более
слабые «варварские племена» со всех сторон окружали почти безлюдные и
труднопроходимые просторы мирового океана, северной тайги, южных
тропиков и высочайших в мире гор Гималаев. Полтора века маньчжуры не
сталкивались с противником, обладающим развитой военной организацией и
техникой. Европейские державы были отделены далекими морями и до начала
эпохи парового флота просто не имели возможности перебросить достаточные
силы к границам Китая; Российская же империя вплоть до Русско-японской
войны никогда и не имела на своих дальневосточных границах современных и
многочисленных войск.
Поэтому
не удивительно, что армия империи Цин и в первой половине XIX столетия
по организации, вооружению и тактике оставалась на уровне европейской
Тридцатилетней воны 1618-48 гг. Китаю, в отличие от России, долгое время
просто не требовалась военная модернизация по причине отсутствия в
пределах досягаемости даже потенциального противника, сопоставимого по
силе и уровню. Этому застою способствовала и господствовавшая в Китае
неоконфуцианская идеология, считавшая Поднебесную единственным центром
мира и отвергавшая любые заимствования у близких или далёких «варваров».
При
этом Китай оставался самым населённым и богатейшим государством мира,
эпоху Великой французской революции и наполеоновских войн он встретил в
зените видимого могущества. Кроме современной территории, включая Тибет,
Синьцзян и Тайвань, границы маньчжурской империи охватывали Монголию,
Корею, Вьетнам, Бирму, Непал, ныне российскую Туву, российское Приморье и
– что удивит нашего читателя – остров Куедао, т.е. Сахалин (о том, что
эта земля имеет и японское имя Карафуто у нас ещё помнят, про китайское
имя забыли, а зря…) Япония сёгунов, оставаясь политически независимой,
являлась, по сути, культурной провинцией Китая, взирая снизу вверх на
великую «страну поэтов и философов».
Сейчас
мир с некоторым удивлением открывает для себя Китай как одного из
мировых лидеров. Но мало кто помнит, что в XVIII столетии, еще до того
как империю Цин опустили ниже плинтуса европейские опиум и нарезные
ружья, Китай и по количеству населения, и по показателям материального
производства имел в планетарном масштабе куда больший вес, чем даже
сейчас, в начале текущего столетия.
Весь
XVIII век практически избавленный от войн (отдельные «миротворческие
операции» кавалерии маньчжур на границах не в счёт) Китай переживал
демографический бум. Его народонаселение выросло в три раза, превысив
отметку в 300 миллионов, и превышало население всей Европы вместе с
Россией в полтора раза, а население самой России - в восемь раз. Уровень
жизни китайцев на тот период также оценивался современниками выше
европейского. Пекин в тот век был больше Парижа, крупнейшего
«мегаполиса» Европы. Львиная доля серебра, составлявшего основу
денежного обращения того мира и добытого европейцами грабежом колоний, в
итоге оказывалась в Китае в обмен на китайский фарфор, китайский чай,
китайский шёлк… Европа же весь XVIII век отдавала дань моде на китайский
стиль – от увлечения европейских просветителей древнекитайской
философией до обязательных «китайских комнат» во дворцах европейских
монархов и русских царей.
Подданных
Китая тогда в столице России практически не бывало, а вот «китайского»
было уже немало. Два «китайских кабинета» в Большом Петергофском дворце,
«Лаковая камора» Петра I в Монплезире и многое другое. В 1782-96 гг.
для Екатерины II в Александровском саду строится «Китайская деревня» со
стилизованными «китайскими» павильонами и «пагодами» (впрочем, тут
Екатерина всего лишь копировала тогдашнюю «китайскую моду» дворцовых
парков Европы).
Все
«китайские комнаты» во дворцах русских императоров - это дань той моде
на Китай, которая существовала в Европе весь XVIII век, когда далёкая
страна казался чем-то огромным, загадочным, мудрым и очень-очень
богатым. Можно еще вспомнить и китайские мосты над каналами Петербурга:
Драконов мост, Большой китайский мост и другие, а еще и петербургских
львов, многие из которых тоже выполнены именно в традиционном китайском
стиле. В то время в русском обществе для такой разнообразной китайской
моды надолго утвердился термин «китайщина»…
В
Европе гремели наполеоновские войны, а покой Поднебесной охраняла
миллионная армия – 330 тысяч в «восьмизнамённых войсках» и 650 тысяч
«войск зелёного знамени» (это не считая потенциального китайского,
монгольского и тибетского ополчения). По численности китайская
регулярная армия мирного времени равнялась «Великой армии» Наполеона на
начало 1812 года, в момент наивысшего военного напряжения французской
империи, захватившей почти всю Западную и Центральную Европу.
Военный
бюджет Китая в 1812 году составил 51 миллион рублей серебром, плюс
такая неопределяемая ныне сумма как 5 608 676 мешков риса. Даже без этих
мешков такая сумма соответствует военным расходам Российской империи в
том году, когда французы сожгли Москву.
Так
что с цифрами у Китая всё было в порядке. Хуже было другое – эта
огромная армия оставалась абсолютно средневековой. Благостный же застой
XVIII века в следующем столетии превратился в кризис – в откровенную
деградацию экономической системы и разложение всего государственного
аппарата Цинской империи. Не удивительно, что современник наполеоновских
войн, американец ирландского происхождения, русский подданный и
петербургский купец Пётр Добель (Питер Дюбель), посетивший Китай по
торгово-дипломатическим делам в 1818 году, оставил первое в России того
времени и очень показательное описание цинского войска:
«Ничего
не может быть презреннее устройства китайской военной силы… По
собранным мною сведениям выходит, что в армии богдыхана числится более
миллиона воинов. Это может быть и справедливо, но положительно могу
уверить всех, что нигде и никогда не существовало войска, при такой
многочисленности столь слабого и малоспособного защищать государство и
столь совершенно несведущего в воинском искусстве.
Ружья
их никуда годные; их кладут на подставку неподвижно, и зажигают порох
на полке фитилем; европейский солдат успеет десять раз выстрелить, пока
китаец зарядит свое ружье и установит его. Артиллерия их весьма
малочисленна в сравнении с пехотою и конницею; притом же она в самом
худом состоянии. Пушки ставятся на большой деревянной колоде неподвижно,
так что их нельзя повернуть ни в которую сторону, а куда наведены, туда
и палят, хотя бы на воздух... Странно, что народ, знавший употребление
пороха задолго прежде европейцев, делает оный до сего времени самого
дурного качества.
…Может
быть, не было никогда народа, столь многолюдного в одном государстве, и
вместе столь слабого и беззащитного, как китайцы. При таком устройстве
их армии, к чему служит ее многочисленность? Крайнее невежество китайцев
в военном деле, глупое их презрение ко всем нововведениям по сей части,
худая дисциплина, непривычка к трудностям воинским, изнеженность и
природная трусость: всё сие делает многочисленную их армию совершенно
нестрашною для искусного и воинственного неприятеля, и только в тягость
народу. Я уверен, что всякая европейская держава, если б только решилась
вести войну с китайцами, могла бы весьма легко покорить страну сию; и я
надеюсь еще дожить до сей эпохи…»
Надменный,
но наблюдательный петербургский европеец Дюбель оказался хорошим
аналитиком и действительно дожил «до сей эпохи», когда, наверняка не без
удовлетворения, читал известия о «Первой опиумной войне». Пока же Китай
оставался в ореоле богатства и могущества, Романовы в самом начале XIX
века попытались установить с богатыми Цинами более тесные отношения. Но
посольство графа Юрия Головкина в 1805 г. потерпело неудачу: посол
русского императора не смог себе позволить выполнить унизительный ритуал
«коу-тоу» - не стал, как полагалось иностранным «варварам» по
китайскому дипломатическому ритуалу ползать на коленях и бить лбом в пол
пустому трону пекинского богдыхана.
Вообще
эти особенности традиционной цинской «дипломатии» очень напоминают
дипломатию допетровской Московской Руси, где также доминировала идея
мировой исключительности (в виде православного «Третьего Рима»),
порождавшая особо трепетное отношение к церемониалу, титулу самодержца и
прочим условностям, зачастую препятствовавшим решению реальных
дипломатических задач. Но у цинского двора это извращение «дипломатии» в
угоду внутренней идеологии достигло апогея. Маньчжурской династии для
сохранения своего господства надо было демонстрировать сотням миллионов
китайских подданных своё превосходство над заморскими «варварами». И
Цины, опасаясь «потерять лицо» в глазах китайцев, просто не могли
отменить средневековые ритуалы, так мешавшие нормальным дипотношениям.
Во
время первой опиумной войны 1840-42 гг., когда вскрылась вся
беззащитность Цинской империи перед европейскими пароходами,
поднявшимися вверх по Янцзы и перерезавшими большой императорский канал,
эту ключевую экономическую артерию Поднебесной того времени, Российская
империя всё еще пребывала в ореоле могущества, совсем как Китай за
несколько десятилетий до того. Но социально-экономическая отсталость
России на фоне европейской промышленной революции открыто проявилась уже
через несколько лет, когда империя Романовых стала объектом такой же
«полицейской» войны со стороны Англии и Франции в 1853-56 гг.
Именно
техническое отставание России – отсутствие железных дорог, парового
флота и массового нарезного оружия – позволило англо-французам атаковать
на выбор все морские окраины империи. Ситуация знакомая и по «опиумным»
войнам в Китае. Но, в отличие от Китая, заметная техническая отсталость
России не превращалась в пропасть подобную той, что лежала между
средневековой фитильной аркебузой «восьмизнамённого» солдата Цинов и
находившейся в руках британского морского пехотинца капсульной нарезной
винтовкой Минье-Притчетта, созданной и массово внедрённой в 40-е годы
XIX века… По этой причине англо-французы решились наступать на Пекин во
время «второй опиумной» войны в 1860 г., но не решились атаковать
Петербург несколькими годами ранее. Грозный британский флот свободно
оперировал у берегов обеих империй, но десантные операции в России
требовали от англо-французской армии на порядок большего напряжения и
потерь, чем в Китае.
Подобно
тому, как в России после поражения в Крымской войне начались социальные
и военные реформы, так и в Китае, после поражения в аналогичной
«опиумной войне», началась «политика самоусиления» или «движение по
усвоению заморских дел». Показательно, что попытка первой военной
модернизации Китая по времени совпала с военными реформами Милютина в
России в эпоху Александра II. Обе феодальные империи попытались создать
современные вооруженные силы, способные противостоять лучшим европейским
армиям. И первоначально Китаю даже удалось добиться некоторых успехов. В
70-80-е гг. XIX в. был создан ряд современных военных производств.
Ценой крупных затрат в Англии и Германии был приобретён целый ряд
современных броненосцев и крейсеров. Так что к середине 80-х гг. XIX в.
Китай, пусть и весьма ненадолго, стал сильнейшей военно-морской державой
в тихоокеанском регионе. А богато оплаченные китайские военные заказы
поспособствовали быстрому росту военной промышленности в Германии
(этому, правда, тогда же способствовали и не менее щедрые русские
военные заказы).
Хотя
основная часть сухопутной китайской армии всё ещё оставалась крайне
отсталой, военные реформы Ли Хунчжана и Цзо Цзунтана позволили Китайской
империи даже выиграть небольшую «холодную войну» у Российской империи
из-за ряда спорных территорий в Синьцзяне (т.н. «Илийский край»).
20
июля 1886 г. на рейде Владивостока впервые бросила якоря большая
китайская военная эскадра, среди которых выделялись два новейших
броненосца германского производства – «Дин-Юань» и «Чжэн-Юань».
Преимущество силы было налицо, Россия в тот момент фактически не имела
тихоокеанского флота, и в итоге ей пришлось отказаться от вмешательства в
дела Китая на территории вассальной ему Кореи: планов по созданию
незамерзающей военно-морской базы на восточном побережье Кореи, т.н.
«порта Лазарева». Именно в этот момент в российском обществе впервые
появилось восприятие Китая как слишком большого и оттого потенциально
опасного соседа. Впрочем, отказ от захватов в Корее куда охотнее
объясняли интригами всемогущей тогда Англии – не приуменьшая влияния
Британской империи, заметим, что привычная «англичанка гадит» была не
так обидна русскому общественному мнению, как уступка «какому-то» Китаю…
В 1889 г. визит во Владивосток вновь нанесли три новейших китайских
броненосных крейсера, которые в открытую провели промеры акватории
порта, намекнув России, что Китай хорошо помнит о своём недавнем
суверенитете над Приморьем и Амурским краем.
Возможную
русско-китайскую конфронтацию остановила японо-китайская война, в ходе
которой японцам удалось полностью разгромить китайский флот. Точно так
же через десятилетие японцы разгромят русский флот и нанесут поражение
русской сухопутной армии…
Именно
военный реформатор и некоронованный властитель северного Китая Ли
Хунчжан стал инициатором «приглашения» России в Маньчжурию для
противовеса растущему японскому влиянию. В качестве почетного гостя он
присутствовал на коронации Николая II. Тогда впервые в истории цинского
Китая чиновник столь высокого ранга почтил восшествие на трон
иностранного «варварского» монарха. Кстати, Ли Хунчжан был единственным
из иностранцев, кто посетил и место ходынской катастрофы – но его,
бывшего полевого командира китайской гражданской войны 1850-64 гг.,
унесшей жизни 30-40 миллионов китайцев, вид нескольких сотен
раздавленных трупов не впечатлил…
Граф
Витте описывал переговоры с Ли Хунчжаном почти как встречу двух разных
миров. Однако эта «инопланетность» не помешала двух старым интриганам
быстро наладить взаимовыгодные коррупционные связи. Права на постройку
КВЖД (Китайско-Восточной железной дороги) и аренду Ляодунского
полуострова с Порт-Артуром и Дальним, т.е. фактический протекторат
Российской империи над Маньчжурией, обошлись России в том числе и в три
миллиона золотых рублей взятки лично Ли Хунчжану.
Поторговав
родиной в розницу, фактический правитель северного Китая успешно
защитил достоинство маньчжурского императора, всё ещё считавшего себя
выше любых монархов мира – Ли Хунчжан стал единственным в России, кому
официально разрешили не вставать при исполнении гимна «Боже царя храни».
Сам Ли надменно объяснял это тем, что правила придворного этикета
маньчжурского императорского двора предписывают высшему маньчжурскому
чиновнику сидеть во время исполнения гимна любого иностранного (т.е.
«варварского») государства.
Царская
Россия при всей отсталости оставалась развитой военной державой,
императорский Китай свое катастрофическое отставание в этой сфере
преодолеть уже не смог, не смотря на все попытки. Именно поэтому в Китае
иностранный капитал беззастенчиво «опиумными» и «полицейскими» войнами
отбирал себе привилегии, включая экстерриториальные сеттльменты и сферы
влияния, а в России, за исключением эпизода Крымской войны, он вынужден
был действовать более «цивилизованными» экономическими методами.
Впрочем, в итоге промышленность обеих монархий одинаково фатально
зависела от иностранцев.
После
разгрома в войне с Японией в 1894-95 гг. деморализованная и до конца
недореформированная сухопутная китайская армия потерпела поражение в
ходе т.н. «боксёрского восстания», когда в 1901 г. объединенная
экспедиционная армия Англии, Франции, Германии, России и Японии
захватили Пекин. Парадом победителей в оккупированном Пекине на
знаменитой площади Тяньаньмэнь командовал русский генерал-лейтенант
Николай Линевич.
Если
мы помним поляков, захватывавших Кремль 400 лет назад, то уж китайцы
точно помнят и русских, бравших их «кремль» немногим более века назад.
Кстати, Гугун (императорский дворец в Пекине) и Кремль, их красные
кирпичные стены и дворики, тоже похожи друг на друга. Даже неуловимый
дух этих красно-рыжих стен и старых «азиатских» дворцов неуловимо общий –
Гугун и Кремль уж точно ближе друг другу стилистически, чем к,
допустим, европейским дворцам и замкам…
Цинский
императорский двор, имея весьма смутные представления об окружающем
мире, сначала пытался использовать настроенных против европейцев
китайских националистов, «боксёров»-«ихэтуаней», в своих целях, но
потом, испугавшись реакции мировых держав, предал повстанцев. В итоге в
1900-1901гг. отдельные воинские части китайской армии выступали на
стороне повстанцев и дрались с иностранными войсками, другие сохраняли
нейтралитет, а некоторые и прямо сотрудничали с интервентами. Китайский
герой войны с Японией генерал Не Шичэн упорно сражался под Тяньцзинем с
коалиционными войсками и погиб, лично возглавив контратаку против отряда
русского генерала Стесселя, того самого, который через несколько лет
сдаст японцам Порт-Артур.
Примерно
так же имперские верхи России будут исподтишка поддерживать
«черносотенцев». «Ихэтуани» тут очень похожи на «черносотенцев» и иных
«охотнорядцев», с дозволения верхов громивших то евреев, то немцев в
1914-ом, и бывших при всей их верности «престолу» такими же носителями
смутного социального и национального протеста.
Для
России аналогичным внешним унижением стала Русско-японская война – у
Цинов японцы отобрали Корею и Тайвань, а у Романовых – Квантунский
полуостров и пол-Сахалина… Военные поражения привели и к похожим
внутренним процессам – в Китае был свой аналог 1905 года, с
политическими протестами буржуазии и интеллигенции против отжившей
монархии, с требованиями учреждения парламента, бунтами крестьян и
выступлениями революционеров.
И
если уж проводить параллели дальше, то русские тайные общества – от
декабристов до «Народной воли» - будут во многом похожи на тайные
общества Китая, готовившие антицинские заговоры и восстания в XIX веке. В
еще большей степени это относится к совершавшим в начале XX столетия
теракты против маньчжурской аристократии революционерам Сунь Ятсена,
которые в практике и идеологии практически идентичны русским эсерам,
социалистам-революционерам. Они точно так же объединяли социалистические
идеи с идеями национального возрождения и модернизации, которой мешали
выродившиеся монархии.
В
России начала ХХ века эсеры кидают бомбы в губернаторов и убивают
великого князя Сергея Александровича. И точно так же в те же годы
подпольщики из китайского «Тунмынхуя» готовят покушения на своего
великого князя Чуня и убивают ряд маньчжурских губернаторов.
Нарождавшаяся буржуазия обеих империй была одинаково слаба перед
экспансией внешнего капитала и столь же похожим образом враждебна своим
правящим династиям. Накануне китайской революции Ли Лянъин, любимый
евнух последней всевластной императрицы Цы Си, был столь же ненавистен
китайскому обществу, как и русскому был ненавистен совсем
некастрированный Распутин, игравший аналогичную роль при чете последних
Романовых.
Попытки
внутренних политических реформ в Китае и введения конституционной
монархии закончатся казнью или бегством реформаторов. Практически в те
же годы аналогичные события в России выльются в первую русскую революцию
1905-07 гг. В России идут баррикадные бои в 1905-07 гг., в Китае
аналогичные выступления революционеров в 1906-10 гг.
Обе
страны в начале ХХ века, после поражений в войне с японцами, вновь
начнут амбициозные военные реформы, претендуя к началу 20-х годов
создать вполне современные армии. Кстати, русские военные специалисты
будут внимательно наблюдать за этой последней военной реформой в Цинской
империи. Китай объявит грандиозную программу строительства дредноутов и
подводных лодок. Но выделенные деньги уйдут на сооружение загородного
дворца одиозной императрицы Цы Си и прочие коррупционные схемы. Примерно
так же бюджетные деньги на русскую тяжелую артиллерию превратятся во
дворец балерины Кшесинской и прочие радости жизни близких родственников
Николая II.
В
итоге Цинская империя пала в 1911 г., а несколько более
модернизированной Романовской понадобился толчок Первой мировой войны. В
России крушение династии случилось во многом вследствие произошедших в
ходе мировой войны изменений состава и настроений императорской армии. В
Китае конец династии также приблизили изменения в армии, но тут
обошлось без войны с внешним врагом.
Синьхайская
революция началась в октябре 1911 г. с восстания в городе Учане
китайских солдат из «новых войск». К началу XX века потомки воинственных
маньчжуров, некогда покоривших Китай и окрестные народы, окончательно
потеряли боеспособность. Сформированные первыми маньчжурскими
императорами три века назад из маньчжуров, монголов и наиболее преданных
китайцев «восьмизнаменные войска» в ХХ веке окончательно превратились в
средневековый пережиток. Их призваны были заменить «новые войска» -
сформированные из китайцев, вооружённые и обученные по-европейски два
десятка дивизий и десяток бригад.
Вечером
10 октября 1911 г. сапёры и артиллеристы одной из таких дивизий этой
«новой армии» и начали восстание против маньчжурских чиновников: рядовой
8-го сапёрного батальона Чэн Чжэнин застрелил командира взвода Тао
Цишэна, который пытался воспрепятствовать солдатам-революционерам
покинуть казармы. Так прозвучал первый выстрел начавшейся революции. В
итоге неожиданно для всех, но вполне закономерно для исторического
процесса императорская власть рухнула за четыре месяца вялотекущей
гражданской войны и провинциального «парада суверенитетов».
По
всему огромному Китаю, вдруг ставшему «Китайской Республикой», жители
отрезали свои длинные косы – навязанную маньчжурами всем китайцам еще в
XVIII веке под страхом смертной казни обязательную прическу из двух кос
на затылке и выбритого лба. Почти два века эта прическа была символом
китайской покорности маньчжурам, а отрезанные косы служили символом и
знаком антиманьчжурского бунта. После 1911 г. в Китае косы на десяток
лет сохранят лишь немногие убежденные монархисты, в основном пережившие
революционную резню этнические маньчжуры. Китайская революция не
обошлась без этнических чисток – в ряде городов некогда всевластных
маньчжуров китайцы вырезали поголовно вместе с семьями.
Решающую
роль в отречении последнего маньчжурского императора сыграли генералы
китайской армии. После начала революционных волнений по всему Китаю, 28
января 1912 года 47 генералов Бэйянской армии во главе с её главкомом
Юань Шикаем потребовали отречения династии Цин. Всё это до боли очень
напоминает события в русской ставке февраля 1917 года, когда уже русские
генералы принудят к отречению Николая II. И здесь генерал Алексеев
будет отличаться от генерала Юань Шикая только разрезом глаз.
0
0
