Октябрьский переворот 1917 года имел катастрофические последствия для русского народа: большевики ввергли Россию в братоубийственную гражданскую войну, развязали «красный террор», в ходе которого были убиты тысячи «классовых врагов», к которым красные революционеры причисляли представителей русской интеллигенции, православных священнослужителей, русских офицеров, казаков и зажиточных крестьян. Большевистская смута вынудила многих представителей интеллектуальной и культурной элиты русского общества навсегда покинуть Родину.
Первые годы большевистской власти ознаменовались разгулом неслыханной русофобии, русская культура и история подвергались унижению и очернению. По словам историка-эмигранта Н.И. Ульянова, «первые семнадцать-восемнадцать лет (прошедших после большевистского переворота – К. А.) были годами беспощадного истребления русской культурной элиты, уничтожения исторических памятников и памятников искусства, искоренения научных дисциплин, вроде философии, психологии, византиноведения, изъятия из университетского и школьного преподавания русской истории, замененной историей революционного движения. Не было в нашей стране дотоле таких издевательств надо всем носившим русское имя»[1].
Дореволюционная Россия со всей её многовековой историей и великой культурой приговаривалась революцией к смерти и забвению. В августе 1925 года в «Правде» был даже опубликован издевательский «некролог» некоего А. Александровского:
Русь! Сгнила? Умерла? Подохла?
Что же! Вечная память тебе.
Не жила ты, а только охала
В полутемной и тесной избе.
Костылями скрипела и шаркала,
Губы мазала в копоть икон,
Над просторами вороном каркала,
Берегла вековой, тяжкий сон.
Перечисленные нами мерзости большевистского режима в последние двадцать лет были подробно исследованы, освящены в исторической литературе и стали достоянием широкой общественности. Однако из соображений мнимой политкорректности или по каким-то другим неведомым нам причинам крайне мало исследователей обращает внимание на тот факт, что большевики внесли существенный вклад в разрушение русского единства белорусов, великорусов и малорусов (украинцев) и тем самым осуществили мечту всех врагов России и русского народа.
После захвата власти большевики официально признали украинцев и белорусов отдельными нерусскими народами, а этноним «русские» был закреплён лишь за великорусами. Злонамеренное отторжение белорусов и украинцев от общерусского корня было сделано в пику существовавшей до трагических событий 1917 года общепризнанной концепции, в соответствии с которой русский народ состоит из трёх относительно самобытных частей – великорусов, белорусов и малорусов. Данная концепция поддерживалась большинством русских людей как на востоке, так и на западе русской этнической территории. Сепаратистские настроения в западнорусских губерниях были уделом лишь маргинальной части интеллигенции, в основном, католического вероисповедания.
Осуществлённый раскол русского народа большевики закрепили на государственно-правовом уровне: были созданы формально независимые Украинская Социалистическая Советская Республика и Белорусская Социалистическая Советская Республика.
Примечательно, что Советский Союз создавался в 1922 году только четырьмя субъектами: Российской СФСР, Украинской ССР, Белорусской ССР и Закавказской СФСР. Эти республики объединялись в СССР с сохранением за каждой из них права свободного выхода из состава союза. Следовательно, за исключением нерусского Закавказья, Договор об образовании СССР предусматривал в первую очередь разделение именно русских земель и русского народа. При этом в состав Российской СФСР на тот момент входили Туркестанская АССР и Киргизская АССР. Как видим, Ленин и сотоварищи начали преобразование России в СССР даже не с обособления Туркестана, а с ликвидации политического единства русского народа.
Разумеется, семена сепаратизма на западнорусских землях были посеяны не большевиками, однако они создали все необходимые условия для того, чтобы украинский и белорусский национализмы, основанные на отрицании русского единства, зацвели буйным цветом. При этом исследователи отмечают, что украинский национальный проект по уровню теоретической разработки в дореволюционный период значительно превосходил белорусский национальный проект. Так, американский учёный Элис Бэмпэрд в своей диссертационной работе пишет: «В отличие от украинского национализма, относительно хорошо развитого и популярного в досоветскую эпоху, белорусский национализм много в чём был результатом советского эксперимента»[2].
Появление сепаратизма в Западной России было обусловлено рядом причин. Во-первых, в 19 веке среди интеллигенции возникла мода просвещать народ посредством издания литературы на «народном» языке. «Прогрессивные» люди того времени с энтузиазмом принялись изучать говоры деревенских мужиков и на их основе создавать весьма примитивные литературные произведения, предназначенные для крестьянского населения. Даже Лев Николаевич Толстой разрабатывал особую тульскую азбуку для своей яснополянской школы и пытался писать на наречии крестьян Тульской губернии. Некоторая часть западнорусской интеллигенции настолько увлеклась данным процессом, что разглядела в региональном сельском диалекте нечто «исконное», отличное от общерусского и требующее возрождения.
Во-вторых, появлению белорусского и украинского сепаратизма способствовала сложная социально-политическая обстановка в Российской Империи, связанная с неразрешённостью окончательно т.н. «крестьянского вопроса». Противоречия между малочисленным, однако наиболее влиятельным дворянским сословием и относительно бесправным крестьянством, к которому принадлежала основная масса населения страны, порождали всевозможные радикальные течения народнического и социалистического толка, ставящие своей целью «освобождение» крестьян от «самодержавного гнёта». Данные воззрения в 19 – нач. 20 веках получили широкое распространение среди российской интеллигенции, а на окраинах империи (в том числе, в Белоруссии и Малороссии) социалистические и народнические концепции постепенно трансформировались в сепаратистские.
И, наконец, главной причиной, вызвавшей появление и развитие украинского и белорусского сепаратизмов, явилось то «возмущающее» воздействие, которое оказывалось на Западную Русь со стороны Польши и отчасти Австрии. Этим украинский и белорусский национальные проекты отличались от других региональных русских сепаратизмов (имевших место на Кубани, в Области войска Донского и в Сибири), которые не подвергались влиянию инонациональных сил.
В 19 веке польские патриоты, испытывавшие фантомные боли в связи с утратой польской государственности и мечтавшие о воссоздании Речи Посполитой в границах конца 18 века, пришли к выводу, что для успешной борьбы с Россией необходимо разрушить единство западной и восточной частей Руси и посеять вражду между западнорусами и великорусами. Предельно откровенно эту мысль выразил в своём политическом завещании один из руководителей польского восстания 1863 г. Людвиг Мерославский: «Бросим пожары и бомбы за Днепр и Дон, в самое сердце Руси. Возбудим споры и ненависть в русском народе. Русские сами будут рвать себя своими собственными когтями, а мы будем расти и крепнуть». В качестве инструмента для достижения поставленной цели поляки избрали разжигание в западнорусских губерниях местечкового национализма.
Польские интеллектуалы начали активно разрабатывать и пропагандировать исторические концепции, призванные доказать отсутствие этнокультурной общности западных и восточных земель Руси. Русский учёный 19 века А.Ф. Гильфердинг так обобщил постулаты польской пропаганды: «… русского народа нет, это миф; есть москали, они… не славяне, не русские, и русскими стали именоваться только по указу императрицы Екатерины II; народонаселение же в западных губерниях России и Галиции – русины или рутены, ветвь польского племени, говорящая польским наречием, так что даже преподобный Нестор был польский летописец»[3].
Следует отметить, что не все польские историки и публицисты прямо указывали на принадлежность жителей западной Руси к польской народности, упор в работах названных авторов делался на обоснование этнокультурного антагонизма, который будто бы существует между «москалями» (великорусами) и западнорусами (белорусами, украинцами). Данный «антагонизм», по мнению польских патриотов, должен был заставить западнорусов отречься от идеи русского единства и внушить им враждебность по отношению к «москалям».
Особый вклад в польское дело внёс Франтишек Духинский, он придумал оригинальную «теорию», утверждавшую, что население той части Руси, которая в 14 веке отошла к Польше и Литве, следует признать славянами, родственными полякам, а жителей восточных регионов Руси необходимо относить к «туранским» племенам. Таким образом Духинский проводил мысль о расовом и цивилизационном родстве поляков с западнорусами и противопоставлял этому родству различие, якобы существующее между «славянской польско-руской и финно-монгольской московской культурой». Теория пана Духинского ещё при его жизни была отвергнута серьёзными учёными, однако она до сих пор широко распространена среди русофобской интеллигенции на Украине и в Беларуси.
Активность польских историков и публицистов была направлена на разжигание сепаратизма, главным образом, в Малороссии, белорусский национальный проект не получал такой же мощной поддержки со стороны польской пропаганды, а потому вплоть до начала 20 века оставался в значительной степени неразработанным. К тому же в Галиции, входившей в состав Австро-Венгерской империи, украинство получило поддержку австрийских властей, которые всеми средствами пытались уничтожить местное русское движение, не останавливаясь при этом даже перед жестокими репрессивными мерами.
В Белоруссии, где влияние инонациональных факторов на общественную жизнь не было таким же значительным, как в Малороссии, местечковый национализм довольно долго оставался чудачеством небольшой группы представителей полонизированной католической мелкопоместной шляхты.
Реальной отправной точкой белорусского местечкового национализма можно считать выход в свет книгиФранциска Бенедикта Богушевича (писавшего под псевдонимом Мацей Бурачок) «Дудка белорусская» в 1891 году. Данная книга вышла в Кракове (на территории Австро-Венгрии) и была тайно перевезена через границу польскими патриотами. Примечательно, что один из самых последовательных врагов России, будущий глава польского государства Юзеф Пилсудский в молодости лично руководил контрабандой «Дудки белорусской» из Кракова на территорию белорусских губерний.
«Дудка белорусская» как и все произведения Богушевича была напечатана «белорусской» латиницей и включала в себя стихи социально-политической направленности, а также агитационно-публицистическое предисловие. В предисловии автор весьма схематично изложил основные постулаты белорусского сепаратизма. Главным маркером национальной идентичности Богушевич назвал язык, который, по словам автора, вещающего от имени белорусского народа, «мы сами, да и не одни мы, а все люди тёмные “мужицким” зовут, а зовётся он “белорусским”».
В предисловии к «Дудке белорусской» Богушевич ни слова не говорит о русском единстве белорусов, великорусов и малорусов, при этом пытается связать белорусскую историю с историей Литвы и Польши и тем самым вывести Белоруссию из общерусского этнокультурного поля.
Известный белорусский языковед и этнограф Е.Ф. Карский так охарактеризовал творение Богушевича: «Очень тенденциозная книга... Бурачок старается возбудить сепаратистские стремления национальные и литературные: отстранить белорусов от великорусов… “Pradmova” написана… несомненно с целью вызвать смуту в русском семействе. Она может даже произвести некоторое впечатление на людей, мало знакомых с историей белорусской территории и особенностями славянских языков, которые здесь упоминаются, а также с отношениями русских наречий»[4].
Франциск Бенедикт Богушевич по праву может считаться родоначальником белорусского национализма, основанного на отрицании русского единства. О личности данного общественного деятеля красноречиво говорят факты его биографии. Богушевич родился в фольварке Свираны (на территории современной Литвы) в католической семье польской шляхты, являлся активным участником польского мятежа 1863-1864 годов, скрываясь от правосудья, долгое время жил в Малороссии. В 1883 году после амнистии по случаю коронации Александра III перебрался в Вильно, где служил в судебной палате и публиковал свои статьи на польском языке в журнале «Край». Сын Богушевича был крайним польским шовинистом.
Другой важной вехой в конструировании белорусского национального проекта можно считать появление в 1906 году газеты «Наша нива», которая занималась пропагандой идей белорусского национализма среди широких масс населения (главным образом, крестьян) и вокруг которой группировались преимущественно представители католической и оппозиционной правительству интеллигенции. Однако «Наша нива» не пользовалась популярностью в белорусском обществе, и националистическая (сепаратистская) пропаганда не достигла хоть сколько-нибудь заметных успехов в Белоруссии.
Основываясь на исторических фактах, можно констатировать, что в дореволюционный период местечковый национализм в Белоруссии не был конкурентоспособной идеологией и значительно уступал мощному историко-идеологическому движению – западнорусизму, представители которого рассматривали белорусов как часть триединого русского народа.
Западнорусисты внесли большой вклад в формирование национального самосознания белорусов, однако они не связывали национальное пробуждение жителей Белой Руси с сепаратистскими тенденциями и культивировали белорусскую самобытность в рамках общерусского контекста. Один из видных представителей западнорусской мысли А.П.Сапунов писал по этому поводу следующее: «Белорусская народность – одна из основных народностей русского племени; следовательно, сама мысль о белорусском сепаратизме, по меньшей мере, неуместна. Напротив, упрочение национального самосознания среди белорусской массы несомненно поведёт к теснейшему единению её с остальной Русью»[5].
Представители западнорусизма много сделали для всестороннего изучения Белой Руси: М.О. Коялович написал ряд блестящих научных работ по истории Белоруссии, Е.Ф. Карский опубликовал фундаментальное исследование в области белорусского языкознания и этнографии, И.И. Носович составил первый словарь белорусского наречья и сборники белорусских песен и пословиц.
Идеи западнорусистов поддерживались большинством белорусских интеллигентов (особенно православными людьми), которые видели национальный путь белорусов в неразрывном государственном единстве с Россией и отвергали пропаганду русофобии и национализма. Крестьянская масса и вовсе оставалась глуха к призывам сепаратистов. Помимо прочего, неприятие сепаратизма выражалось в том, что наибольшую поддержку в белорусских губерниях имели черносотенные проправительственные партии, стоявшие на позициях русского единства.
Собственно, равнодушие, непонимание, а то и враждебное отношение белорусов к местечковому национализму, признавали и сами его идеологи. Так, Язеп Лёсик, оценивая работу Всебелорусского учительского съезда, проходившего в конце мая 1917 года, отмечал, что он похож на собрание «парафиальных попов», которые хотят выразить «чувство беспредельной любви к обожаемому монарху»[6]. Относительно белорусских крестьян господин Лёсик писал следующее: «Наши крестьяне на съездах высказывались в том смысле, что им не нужна автономия (от России – К.А.), но делали они это по неразумению и темноте своей, но более всего в результате обмана, так как вместе с этим они говорили, что и язык им не нужен… По тем или иным вопросам мы обращаемся к знатокам и специалистам, а вот при государственном строительстве удовлетворяемся мнениями таких специалистов, как тёмный и некультурный народ»[7].
Таким образом, не имея широкой поддержки в обществе, сепаратисты осознавали, что не могут опереться на внутрибелорусские силы, а потому им оставалось уповать лишь на внешние факторы. Местечковым националистам требовалось максимально возможное устранение «гравитационного поля» общерусской культуры и создание, по сути, тепличных условий для нежизнеспособного в естественной конкуренции сепаратистского проекта.
В результате революционных потрясений 1917 года, вызвавших катастрофические для России политические и социальные последствия, были созданы благоприятные условия для развития всевозможных сепаратизмов. Белорусские сепаратисты, оформившиеся к тому времени в организацию – Белорусская социалистическая громада, также попытались воспользоваться благоприятной для них политической конъюнктурой. Однако гражданская активность в Белоруссии была настолько низкой, что провозглашение «независимости»Белорусской Народной Республики состоялось лишь 25 марта 1918 года (спустя более года после Февральской революции), когда белорусские земли были оккупированы немецкими войсками. Именно на военную помощь Германии рассчитывали представители свядомой интеллигенции, создавая своё квазигосударство, органы которого были марионетками в руках германской военной администрации.
Но даже иллюзорная власть правительства БНР была недолгой, уже в конце 1918 года в связи с завершением Первой мировой войны германские войска под ударами Красной Армии отступили на запад, на территории Белоруссии была установлена советская власть, а рада БНР – объявлена вне закона.
Однако после ухода немецких войск белорусские и украинские национал-сепаратисты получили весьма неожиданного для них самих союзника в лице российской партии большевиков. Социалисты изначально отличались крайним неприятием общерусской идеи, которую они рассматривали в качестве формы«великодержавного шовинизма» господствующей нации (великорусов), осуществляющей колониальное угнетение всех прочих народов России, включая белорусов и малорусов (украинцев). Националистические движения в Белоруссии и Малороссии большевики полагали проявлениями классовой борьбы «угнетённых народов» против «нации-угнетателя». Данные умозрительные идеологические конструкции побуждали большевиков, позиционирующих себя в качестве интернационалистов, поддерживать националистические течения на западнорусской территории, раскалывая, тем самым, триединый русский народ и вырывая белорусов и малорусов из общерусского этнокультурного контекста. По сути, в первые годы своего нахождения у власти большевики последовательно реализовывали разработанный врагами России план по ослаблению государствообразующего русского народа путём разжигания региональных русских сепаратизмов.
Установление советской власти в Белоруссии и на Украине ознаменовалось началом политики «коренизации»(насильственных «белорусизации» и «украинизации»), направленной на внушение белорусам и малорусам (украинцам) особого, нерусского самосознания, а также на форсированную кодификацию белорусского и украинского языков и внедрение их во все сферы общественной жизни вместо русского литературного языка.
Политика «белорусизации» осуществлялась большевиками при помощи административного принуждения и шельмования всех с ней несогласных как «великодержавных шовинистов». Сторонники общерусской идеи, расцениваемые как «контрреволюционный элемент», либо выдавливались в эмиграцию, либо физически уничтожались, либо сами добровольно уходили с публичного поля в целях личной безопасности (это, в частности, произошло с известным западнорусистом Е.Ф. Карским). Таким образом, общерусская доктрина была вытеснена из публичного пространства и массового сознания, что создало невиданные ранее возможности для реализации белорусского националистического проекта.
При этом представители белорусской интеллигенции, находившиеся в вынужденной эмиграции, придерживались, в основном, западнорусских взглядов и критически относились к реализовывающемуся в Советском государстве националистическому проекту. Так, например, выдающийся философ, уроженец Витебской губернии Н.О. Лосский в статье «Украинский и белорусский сепаратизм» писал о своей национальной идентичности следующее: «Сознание того, что белорус есть русский, мне хорошо знакомо, потому что я сам белорус, родившийся в Двинском уезде Витебской губернии в местечке Креславка на берегу западной Двины. Учась в Витебской гимназии, я, в возрасте двенадцати лет, читал только что появившуюся книгу «Витебская старина» (1883 г.). Из нее я узнал о нескольких веках борьбы белорусов за свою русскость и Православие. С тех пор мне стало ясно, что называние себя белорусом имеет географическое значение, а этнографически для белоруса естественно сознавать себя русским, гражданином России»[8].
Другой известный представитель белорусской интеллигенции, вынужденный покинуть Родину, – И.Л. Солоневич так оценивал националистическое движение в Белоруссии: «Я – стопроцентный белорус. Так сказать, «изменник родине» по самостийному определению. Наших собственных белорусских самостийников я знаю как облупленных. Вся эта самостийность не есть ни убеждение, ни любовь к родному краю – это есть несколько особый комплекс неполноценности: довольно большие вожделения и весьма малая потенция – на рубль амбиции и на грош амуниции…
Я – белорус и, кроме того, крестьянского происхождения. Ко мне, белорусу, приходят милостивые государи, которые пытаются вбить клин ненависти между мной, «кривичем», и другим Иваном – «москалем». Другие сеятели ненависти приходят к другому Ивану – Галушке и пытаются вбить еще более острый клин ненависти между ним, Иваном Галушкой, и тем же Иваном Москалем. У этих милостивых государей нет за душой ничего, кроме бездарности и ненависти. Больше – ничего.
Я очень хотел бы оговориться: ни с каким московитским империализмом это не имеет ничего общего. Я не люблю очень многих людей. Я питаю ненависть к некоторому, довольно ограниченному, количеству людей. Но если я к кому бы то ни было питаю искреннее отвращение, так это к самостийникам»[9].
Следует отметить, что насильственная «белорусизация», продолжавшаяся в активной фазе вплоть до середины 30-ых годов, получила крайне негативную оценку и в белорусском советском обществе. Особое возмущение населения вызывала практика принудительного введения белорусского литературного языка в сферу образования и другие области общественной жизни. Дело в том, что белорусский литературный язык (сформировавшийся во многом уже в советский период) представлял собой искусственно переполненное полонизмами живое белорусское наречие. Создатели белорусской литературной нормы всячески стремились отдалить её от общерусского литературного стандарта (прежде всего, путём многочисленных заимствований из польского языка), в результате получилось нежизнеспособное лингвистическое образование, не выдержавшее конкуренции с литературным русским языком, который оказался значительно ближе к живому белорусскому наречию и воспринимался белорусами как родной. Тем не менее, советское правительство активно внедряло белорусский литературный язык в общественную жизнь, что вызывала ответную реакцию со стороны белорусов.
В довольно известной статье «Вражда из-за языка» (1926 г.), обращённой к Президиуму ВЦИК СССР, представители полоцкой интеллигенции писали: «Когда впервые здесь насильно, т. е. без всякого плебисцита, стали вводить в школы, в учреждения белорусский язык, то население отнеслось к этой реформе настолько отрицательно, что в деревнях стали раздаваться такие голоса: «Сначала к нам пришли немцы, потом поляки, а теперь идут на нас... белорусы»…Т. е. население стало считать белорусизаторов своими врагами». В этой же статье отмечалось: «Нигде вы не услышите среди простого населения тот язык, который якобы «воспроизводится» правящими сферами, который они стараются сделать языком всех белорусов, т. е. тот язык, который даётся в Минске по особой терминологии. В основу этого языка положено минско-полесское наречие, и в него введена масса польских слов (до 45-50 %)»[10].
В редакции белорусскоязычных газет того времени приходило много писем от читателей, в которых они требовали публиковать материалы на русском литературном языке. В качестве примера приведём весьма характерный отрывок из письма рабочего С. Карпенко в редакцию газеты «Чырвоная Полаччына»: «Прошу Вас с нового года сделать Вашу газету другом нашим и другом нашего родного населения Полоцкого округа, т. е. перевести её на столько процентов на родной нашему населению язык, на сколько Вы в данный момент печатаете на чуждом нашему населению белорусском языке.
Я прекрасно знаю, что все сотрудники Вашей газеты с лучшим успехом могут писать на русском языке, чем ломаться на белорусском, и тем самым Вы приблизите её к населению, которое с облегчением и радостью [это воспримет]»[11].
В 30-ые годы идеологическая парадигма Советского государства претерпевает значительные метаморфозы: большевистской верхушке становится понятно, что их мечты о «мировой революции» в ближайшей перспективе неосуществимы и необходимо строить социализм в отдельно взятой стране, в этой связи возник запрос на советский патриотизм. При конструировании советского патриотизма большевики обратились к смыслам и эмблематике Российской Империи, разумеется, интерпретируя их в рамках советского дискурса: были реабилитированы многие символы, традиции дореволюционной России, а также знаковые персоналии (Суворов, Кутузов, Петр I) и знаковые события (Отечественная война 1812 года, присоединение Малороссии к России) русской истории.
Данные идеологические изменения отразились и на национальной политике в отношении восточных славян: политическая практика «коренизации» была в значительной степени свёрнута, в исторической науке (и общественном сознании) главенствующее место заняла концепция «трех братских народов» (русских, белорусов и украинцев), связанных общими этнокультурными корнями и внесших решающий вклад в построение советской государственности. С известной долей условности данную концепцию можно назвать советской интерпретацией западнорусской доктрины.
В дальнейшем немалый вклад в укрепление русского единства в советских реалиях внесла память о Великой Отечественной войне, Победа в которой воспринималась жителями славянских республик как общая победа русского (советского) оружья.
Однако, несмотря на то, что советская власть со временем умерила свою поддержку белорусского и украинского местечковых национализмов и перешла к эксплуатации ряда общерусских образов, следует признать, что роль большевизма в институализации белорусской и украинской идентичностей вне рамок общерусского контекста крайне велика. Заданный на заре советской власти русофобский вектор развития Беларуси и Украины так и не был окончательно преодолён в советский период.
Задача постсоветского этапа развития Русской цивилизации (в которую, несомненно, входит Республика Беларусь) видится в окончательном изживании старых большевистских идеологем при сохранении некоторых позднесоветских образов (связанных, прежде всего, с Великой Отечественной войной и достижениями в построении сильной государственности).
[1] Ульянов Н.И. Русское и великорусское. http://www.angelfire.com/nt/oboguev/images/niurus.htm
0
0
